Бунин И.А.: Поиск по текстам произведений автора и критике. Cлово "1990". Классическая русская литература.

Примерный текст на первых найденных страницах

Входимость: 9. Размер: 89кб.

Часть текста: лето 1917 года, на деревенской улице сидит возле избы кучка мужиков и ведет речь о «бабушке русской революции», о Брешко-Брешковской. Хозяин избы размеренно рассказывает: — Я про эту бабку давно слышу. Прозорливица, это правильно. За пятьдесят лет, говорят, все эти дела предсказала. Ну, только, избавь Бог, до чего страшна: толстая, сердитая, глазки маленькие, пронзительные, — я ее портрет в фельетоне видел… Сорок два года в остроге на чепи держали, а уморить не могли, ни днем ни ночью не отходили, а не устерегли, в остроге, и то ухитрилась миллион нажить. Теперь народ под свою власть скупает, землю сулит, на войну обещает не брать… А мне какая корысть под нее идти? Земля эта мне без надобности, я ее лучше в аренду сниму, потому что навозить мне ее все равно нечем, а в солдаты-то меня и так не возьмут, года вышли… Кто-то, белеющий в сумраке рубашкой, «краса и гордость русской революции», как оказывается потом, дерзко вмешивается: — У нас такого провокатора в пять минут арестовали бы и расстреляли! Но тот, кто говорил о «бабушке», возражает спокойно и ...

Входимость: 8. Размер: 20кб.

Часть текста: захватывали, а я и говорю им, смеясь: «Братцы, а теперь давайте новый переворот устраивать, контрреволюционный, захватывать все сначала и уже не под красным флагом, а опять под монархическим. Ей Богу, еще легче захватим!». Веселые были вообще деньки. Недаром еще и теперь некоторые «февралисты» плачут от умиления: — Боже, какой тогда был всеобщий народный подъем, порыв к новой прекрасной жизни! * * * Воспоминания г. Маргулиеса о князе Кропоткине. Казалось бы, что после того, что случилось, волосы должны встать дыбом у каждого, читающего подобные строки. Казалось бы, автор должен был бы просто кричать: — Послушайте, послушайте, какие страшные, неправдоподобные вещи рассказываю я вам! А меж тем ничего подобного. И автор совершенно спокоен и читатель читает как ни в чем не бывало. — «В конце семнадцатого года мы собирались на квартире Кропоткина для обсуждения вопроса о создании Лиги федералистов»… Конец семнадцатого года — что уже было тогда в России? А вот люди собирались и «создавали» еще одну «Лигу», — уже тысячную из числа тех несметных, что все создавались и создавались в том кровавом сумасшедшем доме, в который уже превратилась тогда вся Россия! Но что лига! — дальше рассказываются вещи гораздо более ужасные. В марте восемнадцатого года большевики выгнали Кропоткина из его квартиры. Он покорно перебрался на другую, но большевики выгнали его и оттуда. И тем не менее он «стал добиваться свидания с Лениным» — в пренаивнейшей надежде заставить его раскаяться в том чудовищном терроре, который уже шел тогда в России — и таки добился этого свидания. — Кропоткин, рассказывает г. Маргулиес, был в добрых отношениях с...

Входимость: 7. Размер: 13кб.

Часть текста: ухмыляясь, такие пошлости! — Изредка, — вещает Горький, — в мире нашем являются люди, коих я назвал бы веселыми праведниками… — Я думаю, что родоначальником их следует признать не Христа, который, по свидетельству Евангелий, был все-таки немножко педант. Родоначальник веселых праведников есть, вероятно, Франциск Ассизский, великий художник любви к жизни… У Чехова помещик Гаевский говорит своему лакею: — Отойди, братец, от тебя курицей пахнет! А чем пахнет от этих рассуждений о «педанте» Христе и о «художнике» Франциске Ассизском? Одно хочется сказать: — Отойди, братец, поскорее и подальше отойди! А в Париж приехал Луначарский, разжиревший на советских хлебах, сопутствуемый одной из своих супруг, тоже, вероятно, довольно упитанной… И вспомнилось, как некогда тощ и убог был этот теперешний вельможа, как околачивался он возле Горького на Капри, среди прочих лодырей и жуликов, из которых состояла тогда известная «коммунистическая...

Входимость: 5. Размер: 25кб.

Часть текста: Осточертели эти самые самородки От сохи, от земли, от земледелия, Довольно этой косоворотки и водки И стихов с похмелия! В сущности, не так уж много Требуется, чтобы стать поэтами: — Запустить в Господа Бога Тяжелыми предметами. Расшвырять, сообразно со вкусами, Письменные принадлежности, Тряхнуть кудрями русыми, И зарыдать от нежности. Не оттого, говорит, я хулиганю, Что я оболтус огромный, А оттого, говорит, я хулиганю, Что я такой черноземный. У меня, говорит, в одном нерве И сказуемые, и подлежащие, А вы, говорит, все — черви Самые настоящие! В самом деле, не довольно ли с нас, наконец, этих русых кудрей, рыданий от нежности после самого полосатого свинства и вообще «ищущих, протестующих, мятущихся душ»? Пел в одесском порту «мальчонка»: Я мать свою зарезал, Отца сваво убил, А старшую сестренку Невинности лишил — Пел и захлебывался от восхищения самим собою, от умиления к самому себе, главное, к тому, что «пропал я, мальчонка, пропал навсегда!» И пришел Горький и сделал из этого острожного лирика соль земли, и мы двадцать лет надрывались от восторга перед Горьким и перед его героем, равно как и перед прочими «скитальцами», оравшими на нас: «вы жабы в гнилом болоте!» и вообще «запускавшими тяжелые предметы» не только в Господа Бога, но и во вся и во всех. После того, как вся эта братия, во главе «великой и бескровной», камня на камне не оставила от всех наших «идеалов и чаяний», перебила нас сотнями тысяч, на весь мир опозорила Россию, довела ее до пожирания трупов и нечистот, мы как будто опомнились. Но точно ли опомнились? Думаю, что не очень, думаю, что Дон Аминадо не напрасно кричит: довольно, дорогие соотечественники, довольно! Второе тысячелетие идет нашей культуре. Был у нас Киев, Новгород, Псков, Москва, Петербург, было изумительное...

Входимость: 4. Размер: 22кб.

Часть текста: Румынии — «в 48 часов очистить Буковину и Бессарабию и предать суду всех чиновников, всех помещиков и вообще всех буржуев, повинных в преступлениях против народа…» Распоряжение о выдаче «всем трудящимся» по восьмушке горохового хлеба, — в городе был ужасный голод, — и рядом воззвание: «Граждане! Все к спорту!..» Сообщение о том, что Нансен везет «десятки тысяч пудов» хлеба в Великороссию, «где, благодаря Антанте, ежемесячно умирают с голоду и от болезней сотни тысяч», и рядом стишки «Абрашки-Гармониста»: — «Тут вскочил как ошарашенный Колчак и присел от перепугу на стульчак…» Бесконечные телеграммы о «перевороте» в Афганистане, о революции в Турции, о революции в Испании, о революции в Египте, о революции в Сербии, о том, что «Клемансо в панике», что «Париж весь в баррикадах», что «рыбаки, прибывшие на шаланде из Вилкова, передают о поголовном восстании всех жителей по Дунаю…» «Манифест Временного Бессарабского Рабоче-Крестьянского правительства…» Болгарский коммунист Касанов «объявил войну Франции», — «смерть всем французским империалистам и издыхающей болгарской буржуазии!..» Громовая статья о необходимости измерить «все комнаты во всех одесских буржуазных домах — в длину, в ширину и высоту…» «Декрет...

Входимость: 4. Размер: 38кб.

Часть текста: ему: «Да пойми же ты, что ты теперь первый, первый писатель в России!» — И вдруг видит в зеркале меня, краснеет и скороговоркой прибавляет, указывая на меня через плечо: «И он…» Многим это покажется очень странным, но это так: он очень не любил актеров, говорил о них: — На семьдесят пять лет отстали в развитии от русского общества! Пошлые и насквозь прожженные самолюбием люди. Вот, например, вспоминаю Соловцова. — Позвольте, — возразил я, — а помните телеграмму, которую вы отправили Соловцовскому театру после его смерти? — Мало ли что приходится писать в письмах, в телеграммах. Мало ли что говоришь иногда в лицо человеку. Людей не надо обижать… — И заметьте, — прибавлял он, хохоча, — как всегда говорят про умерших, прежних актеров: «Нет, батюшка, таких великанов, как были когда-то, теперь уж нет!» Так, может быть, и про Соловцова будут говорить… И помолчав, с новым смехом: — И про Художественный театр… Однажды, читая газеты, он поднял лицо и, не спеша, без интонаций, сказал: — Все время так: Короленко и Чехов, Потапенко и Чехов, Горький и Чехов… Теперь он выделен. Но, думается, и до сих пор не понять, не почувствовать как следует: слишком своеобразный, ...

Входимость: 3. Размер: 20кб.

Часть текста: Много спекулянтов, дельцов, хулиганов, головорезов… «Россия будет!» — Да, но какая? И новая ли? Так ли уж ново наше новое? Не был ли прав я, когда поставил над своими рассказами о русской душе эпиграфом слова Аксакова: — «Не прошла еще древняя Русь!» — в дни, теперь уже давние, когда тоже твердили о наставшей «новой» России, вкладывая в слова о новизне, конечно, совсем иные чаяния? Вообще мало нового на свете. «Блеск звезды, в которую переходит наша душа после смерти, состоит из блеска глаз съеденных нами людей». Это одно из древнейших дикарских верований. И, право, оно звучит теперь не так уж архаично, по милости всемирной войны и коммунистической революции. «Мечом своим будешь жить ты, Исав!» И опять недурно подходит к современности, равно как и многое другое. Например: «Вот выйдут семь коров тощих и пожрут семь тучных, сами же не станут от этого тучнее». Или: «Вот темнота покроет землю и мрак народы… Честь унизится, а низость возвеличится… В дом разврата превратятся общественные сборища… И лицо поколения будет собачье…» Мечтайте, мечтайте, что это собачье лицо будто бы весьма способствует близкому появлению на свет Божий «нового и прекрасного» человеческого лика! «Вкусите от этого яблока — и станете как боги». Не раз вкушали — и все тщетно....

Входимость: 3. Размер: 14кб.

Часть текста: смертельно, что голова горит, мысли путаются, окружающее приобретает какую-то новую жуткую сущность, но когда еще держишься на ногах и чего-то еще ждешь в горячечном напряжении всех последних телесных и душевных сил. В конце же этого лета, развертывая однажды утром газету как всегда прыгающими руками, я вдруг ощутил, что бледнею, что у меня пустеет темя, как перед обмороком: огромными буквами ударил в глаза истерический крик «всем, всем, всем!» — крик Керенского, который, не понимая творимого им, не ведая, что отныне имя его будет проклинаемо всей Россией до седьмого колена, крикнул urbi et orbi [25] , городу и миру, что Корнилов — «мятежник, предатель родины». Что было потом. А потом было третье ноября. Третьего ноября Каин России, с безумно-радостным остервенением бросивший за тридцать сребреников уже всю свою душу под ноги наемных злодеев, восторжествовал полностью. Москва, целую неделю защищаемая горстью юнкеров, целую неделю горевшая и сотрясавшаяся от канонады, сдалась, смирилась. Все стихло, все преграды пали — победители свободно овладевали ею, каждой ее улицей, каждым ее жилищем и уже водружали свой стяг над ее оплотом и святыней, над ее Кремлем. После недельного плена в четырех стенах, без воздуха, почти без сна и...

Входимость: 3. Размер: 11кб.

Часть текста: писарь пьян и даже основательно пьян. В военное время, с какими-то казенными пакетами в руках — и пьян. И все щурится, ядовито, как-то весело и горестно ухмыляется, водит глазами, ищет, очевидно, собеседника. Неожиданно обращается ко мне: — А позвольте спросить… Вот вы, конечно, интеллигентный человек и прочая и прочая… А позвольте спросить, задать, как говорится, вопрос… — Насчет чего? — А вот насчет чего: где именно в Москве фонарь номер первый? Не сочтите это за придирку, а просто… ответьте. — Ничего не понимаю. Какой фонарь? — А вы не лукавьте, не виляйте, сделайте милость. Я вас очень просто спрашиваю, ставлю вопрос ребром: где именно в Москве номер первый? Вижу, что придирается, и скромно развожу руками: — К великому моему сожалению, понятия не имею. Писарь с презрением смотрит мне в лицо, некоторое время молчит и затем медлительно выговаривает: — Эх, вы, защитники народа, передовая интеллигенция. Так и знал, что не знаете. А у кого в Москве велосипед номер первый? Тоже, конечно, не знаете. А ведь послушай вас: мы, мол, такие, сякие, мы соль земли и тому подобное, прочая и прочая! — Ну, да ничего, скоро пойдет музыка другая, узнаете… Вагон с визгом поднимается мимо статуи Первопечатника, мимо стен к площади. И писарь с презрением, брезгливо смотрит и на стены:...

Входимость: 2. Размер: 36кб.

Часть текста: о двух бродягах, замерзших под нашей деревней в сильную вьюгу. Что до гонорара, то я получил его впервые только с журнала «Неделя». Я в те годы о гонорарах, конечно, и не думал. Я с детства привык слышать, что «Пушкин получал за строчку червонец», и довольно твердо был уверен, что впоследствии буду и сам получать нечто подобное. Но — впоследствии. А пока, посылая и эту корреспонденцию в Орел, и первые стихи в Петербург, и не заикался, конечно, ни о каком гонораре, да если бы и заикался, то все равно ничего не получил бы. Что же мог заплатить мне «Орловский вестник» за мою лирику в пятьдесят строк? А тот петербургский журнал, который столь ободрил меня, и совсем ничего не платил начинающим авторам — и не просто, а «принципиально». Так и сказано было в его письме ко мне: «Начинающим авторам мы принципиально не платим». Зато «Неделя» просто поразила меня, невзирая на все мои тайные надежды на будущее, то есть на пушкинский червонец: напечатала сразу целых три стихотворения и заплатила по полтиннику за строчку. Гонорар и впрямь был редкий: обычно платили тогда за стихи не больше двадцати пяти копеек. Кстати о гонорарах. Тот сильный рост их, который начался с девятисотых годов, обычно ставится в заслугу «Знанию», будто бы сразу чрезвычайно их поднявшему. Но ко времени возникновения сборников «Знания», то есть, к 1903 году, нам и в журналах ...

Поиск по творчеству и критикеCлово "1990"

Поиск по творчеству и критике
Cлово "1990"