Переписка И. А. Бунина и Г. Н. Кузнецовой с Л. Ф. Зуровым
(1928--1929)
Настоящая публикация, охватывая период заочного знакомства И. А. Бунина с Леонидом Федоровичем Зуровым (1902--1971) - переписка начинается после присылки Зуровым своей первой книги "Кадет" и обрывается за три недели до его приезда в Грасс по приглашению Бунина, - представляет собой первую часть корпуса письменных свидетельств их отношений {Частично переписка Бунина с Зуровым была опубликована М. Э. Грин в "Новом журнале" (1971. No 105. С. 225--231).}.
В исследовательских трудах, справочниках и энциклопедиях, касающихся литературы русского зарубежья, роль Зурова в жизни Бунина освещается зачастую предвзято и некомпетентно {Так Зуров часто называется "другом и секретарем Бунина" (см., например: Письма В. Ходасевича к Н. Берберовой / Публ. Д. Бетеа // Минувшее. Вып. 5. 1988. С. 255), хотя первое определение удивило бы обоих, а второе неверно по сути.}. Возможно, это отчасти вызвано его ролью наследника богатейшего архива семьи Буниных, который отошел к нему по завещанию В. Н. Буниной. Этот факт представляется как некая случайность: "После ее <В. Н. Буниной> кончины все бумаги и дневники Буниных попали к Зурову" {Новое о Буниных / Публ. Н. Винокур // Минувшее. Вып. 8. 1989. С. 290 (курсив здесь и далее мой).}. Более того, из публикации в публикацию и из работы в работу кочует непонятного происхождения утверждение о продаже Зуровым бунинского архива {Ср.: "Впоследствии он <Зуров> продал дневники проф. Эдинбургского ун-та Милице Грин" (там же); или: "Архив Буниных был продан Зуровым за ничтожную сумму Милице Грин, профессору Эдинбургского университета" (Голубева Л. И. А. Бунин и Л. Ф. Зуров. История отношений // Вопросы литературы. 1998. No 4. С. 372).}, не имеющее ничего общего с реальностью: архивы Буниных и самого Зурова, согласно его завещанию, унаследовала преподаватель Эдинбургского университета Милица Эдуардовна Грин (1912--1998). В 1980-х - начале 1990-х гг. она партиями передала архивы Лидскому университету в Великобритании {См.: Heywood Anthony J. Пестрят неточностями и имеющиеся на сегодняшний день биографии Зурова, в которых исследователи и журналисты спешат отметить прежде всего "шоковые" черты - взрывчатый характер и душевную болезнь.
Отлично знавшая Зурова М. Грин пыталась восстановить подлинный облик Зурова и суть их взаимоотношений с Буниным {В этом стремлении ее поддерживал и знакомец Зурова с середины 1930-х гг. преподаватель Кембриджского университета Н. Е. Андреев, выступавший против нападок на Зурова в книге А. Бахраха "Бунин в халате. По памяти, по записям" (1979) в своих статьях "По касательной" (Новое русское слово. 1979. 4 ноября. No 25031. С. 2; 1980. 24 февраля. No 25127. С. 2) и ""Бунин в халате" Александра Бахраха" (Русская мысль. 1979. 15 ноября. No 3282. С. 6), а также в некрологах о Зурове (Новый журнал. 1971. No 105. С. 274--276 (в том же номере журнала опубликована его статья о переизданной книге Зурова ""Отчина" и ее автор". С. 139--147); Русская мысль. 1971. 7 октября. No 2863. С. 8; Новое русское слово. 1971. 10 октября. No 22398. С. 5).}. В ее архиве сохранился черновик письма в редакции газет и журналов, в начале которого излагается повод, вынудивший ее взяться за перо: "В последнее время в печати неоднократно появляются выдержки из писем И. А. Б. различным корреспондентам с яростными нападками на Л. Ф. З.". Объяснив напряженность в их отношениях сложной обстановкой в доме Буниных, материальными тяготами и общеизвестной несдержанностью Бунина, М. Грин дает лаконичную и убедительную характеристику Зурова, поддержанную всей его жизнью: "Человек он был нелегкий, но благородный, предан был Буниным абсолютно". К сожалению, обращение не было дописано, черновик обрывается на красноречивой фразе: "И все же не только Вера Николаевна, но и сам Иван Алексеевич сознавали, что Зуров единственный из их непосредственного окружения верный..." {РАЛ. MS. 1065/1531.}
Творчество Зурова, в свое время вызвавшее более чем сочувственные оценки таких тонких ценителей литературы и критиков старшего поколения, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, М. Алданов, А. Амфитеатров, и ровесников Зурова В. Варшавского, Ю. Терапиано, Ю. Фельзена и др., изучено пока что явно недостаточно. Подзаголовок единственного посвященного ему литературоведческого труда, докторской диссертации американского исследователя Либора Брома {Brom Libor. Leonid Zurov. Ivan Bunin's Protégés. Vol. 1. Fresno, California, 1973. Написана на основе бесед с Зуровым.}, "Малым писателям-эмигрантам - забытым героям русской литературы", справедлив и в отношении его собственной работы, до сих пор не известной русскому литературоведению. Между тем настало время для взвешенного и беспристрастного изучения, на основе богатого архивного фонда, жизни, творчества и места Зурова в истории русской литературы и культуры XX в.
очень скоро и без воспитывавшей его после материнской смерти бабушки (обе покончили жизнь самоубийством). Из 5-го класса реального училища, 16-летним подростком попал на Гражданскую войну, в Островский стрелковый полк Северо-Западной армии. Испытав в ее составе обнадеживающие победы и сокрушительные поражения, будучи дважды ранен {6 сентября 1922 г. Особый комитет по делам русских эмигрантов Латвии выдал Зурову справку, подтверждающую это обстоятельство: "Особый комитет настоящим удостоверяет, что предъявитель сего есть действительно русский эмигрант Леонид Зуров, 20 лет и что он во время нахождения в добровольческой армии ген. Юденича был два раза ранен в левую руку и правое предплечье" (РАЛ. MS. 1068/ 1605).}, Зуров (одновременно со своим отцом, также добровольно служившим в Северо-Западной армии) оказался на территории Эстонии, где армия была разоружена. Эпидемия тифа унесла жизнь его отца, уполномоченного Красного Креста, не миновала болезнь и самого Зурова (он болел тифом дважды). Из эстонской его жизни достоверно известно только то, что весной--летом 1920 г. он служил санитаром в 5-м Русском госпитале Таллина {См. справки и удостоверения от 21 и 22 мая 1920 г., а также от 1 июня 1920 г. (РАЛ. MS. 1068/1600-1602).}. Оправившись после болезни, он переехал в Ригу, завершил школьное образование и даже поступил в Пражский политехникум, однако слабое здоровье вынудило его вернуться в Латвию.
Зуров разделил судьбу многих молодых эмигрантов: работал где приходилось (маляром, чернорабочим городской управы на понтонном мосту, рабочим на кинематографической фабрике), был членом Общества русского студенчества в Латвии, участвовал в издании рукописного студенческого альманаха "На рубеже" (1922) {РАЛ. MS. 1068/5.}. Под именем Зурова в альманахе помещены краткое вступление с призывом помнить о "милой святой Родине", рассказ "Вечерний звон" и стихотворение "Павшим". В нем-то, наивном и художественно незначительном, отражается проблема, по-видимому, мучительно переживаемая Зуровым в эти годы, - тела павших в Гражданскую войну русских воинов не были как следует захоронены, на месте некоторых могил предполагалось построить дачи. Зуров делает доклад об этом на общем собрании Общества русского студенчества, и собрание берет на себя задачу по перенесению праха павших русских воинов в братскую могилу. С 1925 г. в рижской газете "Слово" появляются его статьи, посвященные главным образом памяти погибших воинов {См., например: "Говор могил. На Покровском кладбище" (Слово. 1925. 28 декабря. No 38) и "Могилы, которые необходимо перенести на Братское кладбище" (Слово. 1926. 16 июля. No 208).}, Гражданской войне {"Этап в Нарве" (Слово. 1926. 21 ноября. No 336), "Плевок" (Слово. 1926. 19 декабря. No 364; позже вошел в книгу "Кадет"); "Напоминание. (1918-1928)" (Слово. 1928. 2 сентября. No 967); "Герой" (Слово. 1929. 6 января. No 1015).} и быту русских деревень Латвии. Сотрудничает Зуров и в журнале "Перезвоны", где некоторое время исполняет обязанности секретаря и инкассатора (т. е. собирает деньги с подписчиков по русским деревням), служит секретарем в иллюстрированном "Новом журнале".
Воспринимая участие в Гражданской войне как наиболее важное событие своей жизни, Зуров ставит перед собой задачу стать летописцем Северо-Западной армии. Он собирает воспоминания воинов, их документы, ведет свои мемуарные записи {Об этом свидетельствует, например, его письмо к М. Грин от 31 января 1957 г.: "Я Вам писал, что мы с Верой Николаевной (в прошлом году) были в гостях у князя Урусова! Там я познакомился с полков<ником> Исаевым. Он мне кое-что рассказал (необходимое для повести). Я проверял себя. Так ли, правильно ли я написал жизнь офицера. Недавно полковника Исаева похоронили" (РАЛ. MS. 1068/2656).
"Среди исторических материалов - 1918 г. - то, что записал после бесед с однополчанами, участниками Северо-Западной армии. Там 2-3 тетради: Темлицкий полк, Даниловский отряд (рассказ полковника Алексея Даниловича Данилова о наступлении на Петербург).
Подаренные мне воспоминания пулеметчика Северо-Западной армии о наступлении на Петербург. Очень цельный дневник, которым я никогда не пользовался. <...> Письма офицеров в 19--20 гг., писанные на фронте Северо-Западной армии, адресованные Ливену. Часть Ливеновского архива" (РАЛ. MS. 1068/5259). Зуров хорошо понимал значимость этой своей деятельности и писал: "Весь материал о 1918 г. - северо-запад России - это материал единственный, страшной русской истории, который я старался спасти - собрав эти материалы. Ни в каких архивах об этом нет" (РАЛ. MS. 1068/5260). М. Грин учла это и после разбора архива Зурова изыскала возможность все относящееся к истории Северо-Западной армии доставить А. И. Солженицыну, который, в свою очередь, передал эти материалы в Библиотеку-фонд "Русское зарубежье" (Москва) (об этом см. список переданных материалов, переписку и др. материалы - РАЛ. MS. 1068/5263--5276).}. О том, насколько аккуратно и точно он использует собранные материалы, можно судить по отзыву героя очерка "Даниловы", опубликованного Зуровым в альманахе "Белое дело" (1927. No 2). Сохранился оттиск очерка с инскриптом: "На добрую память А. И. Куприну. 2-го Островского стрелкового полка старшего унтер-офицера Леонида Зурова". За очерком и следует упомянутый отзыв полковника Данилова: "Все написанное в сей книге соратником Леонидом Зуровым о 12-ом Темницком Гренадерском полку - правда.
Для настоящего русского солдата нет границы предела доблести, отваги и настоящего героизма. Часть, понимающая и уважающая своих командиров, управляемая настоящими воинами-патриотами, может делать лихие дела" {РАЛ. MS. 1068/25.}.
В 1928 г. рижское издательство "Саламандра" издает сразу две книги Зурова, которые можно рассматривать как логическое завершение интересующих его тем. "Кадет" включал заглавную повесть и несколько рассказов, посвященных в основном Гражданской войне {В разное время Зуров по-разному высказывался об автобиографичности "Кадета": ср. "Из моих вещей мне ближе всего "Отчина". "Древний путь", конечно, "Поле". Меньше "Кадет", хотя в нем много личного" (РАЛ. MS. 1068/3207); и "Добавлю, что "Кадет" вовсе не автобиография, не передача автором истории своей, а серьезно проведенная творческая работа над материалом - устными рассказами, запис<анными> от ост<авшихся в живых после/?/> Яр<ославского> восст<ания> и перераб<отанными> творчески автором и добавленн<ыми> им" (РАЛ. MS. 1068/ 724). Однако и повесть, и рассказы дебютного сборника безусловно автобиографичны, доказательством тому - возраст главных героев, вчерашних подростков (кадет Митя Соломин и его двоюродный брат, лицеист Степа Субботин в "Кадете"; 15-летний вольноопределяющийся Львов по прозвищу Львенок - автобиографический антропоним в русском переводе, ср. Леонид - в рассказе "Город"; 15-летние же герои рассказа "Плевок" Сергей и Виктор), прибалтийские города Рига и Нарва как место действия в "Кадете" и рассказе "Студент Вова", эпидемия тифа, поразившая Северо-Западную армию в Эстонии, которые перевешивают утверждение Зурова о том, что повесть написана не на основе его биографии, потому что он никогда не учился в кадетском корпусе и не был в Ярославле.}. Жанр "Отчины" автор определил как очерки, однако, скорее, ее можно назвать исторической поэмой об осаде Пскова и Печерского монастыря войском Стефана Батория. Любовь Зурова к истории родного края сказалась и в оформлении "Отчины": в рукописной библиотеке Псково-Печерского монастыря он сделал "зарисовки букв, концовок, водяных знаков и кожаных тиснений" {Зуров Л. Отчина. Рига: Саламандра, 1928. С. 5.} и изукрасил ими свою книгу.
старательного ученичества молодого автора, не мог не узнать свой строй фразы и свое цепкое внимание к деталям. Вот пятнадцатилетний герой повести "Кадет" Митя Соломин в родном имении на своих последних каникулах. Лето 1917 года. "Все было хорошо в этом мире: и солнце, и дождь, славно освеживший воду, и черноухий фокстерьер, что метался на мостках, лаял, клал на доску палку и просил с ним поиграть, и прыгающий на берегу золотистый стреноженный жеребенок" {Зуров Л. Кадет. Рига: Саламандра, 1928. С. 8.}. И в моменты растущего напряжения Зуров, как и Бунин, пускал в ход почти бесстрастную интонацию, так что напряжение только росло, как, например, в сцене, где главная героиня со смешным прозвищем Куний мех собирает Митю и его друга Лагина, свалившихся с ног от усталости, не зная, что это их последняя встреча, потому что ее с отцом расстреляют красные: "Она принесла оставшийся в доме хлеб и начала делать для кадет бутерброды. Вспомнила, что у нее осталась еще плитка шоколада, принесла и ее. Неожиданно подумала, что все это она приготовляет для их ухода, что, возможно, они уйдут уже навсегда, что Митю могут убить или ранить, как Лагина. Она вспомнила вечер на волжской набережной и неожиданно заплакала. Ее слезы капали на оберточную бумагу и хлеб. Ей стало жаль своих тонких девичьих рук, которые целовал Митя, всю себя, которую Митя любил, она подошла к трюмо, и пожелтевшее от сумерек стекло отразило ее заплаканные глаза, перекинутую через плечо косу и узкие полудетские плечи" {Зуров Л. Кадет. Рига: Саламандра, 1928. С. 60--61.}.
"из двух углов" неожиданно влился третий голос - жившей в семье Буниных Г. Н. Кузнецовой. Именно она, будучи поверхностно знакома с Зуровым еще с начала 1920-х гг., когда оба они учились в Чехословакии, написала, по решению обитателей виллы Бельведер, ответ на его первое письмо. Однако ее участие в переписке не ограничивалось ролью "связной" - по всей видимости, Кузнецова, считавшая себя ученицей Бунина, также уловила в дебютной книге Зурова знакомые интонации и захотела увидеть в нем, человеке ее поколения, связанного с нею общими воспоминаниями об учебе в Праге, единомышленника.
Она мягко, тактично, но и наставительно рассказывает в письмах Зурову о "молодом" русском литературном Париже, и из этих рассказов вычитываются два подтекста. Первый - романтический, "вообрази - я здесь одна,/ Никто меня не понимает". Второй - превентивный: Кузнецова пытается предостеречь молодого провинциала от надежды на некое цеховое братство, дружелюбие, понимание; дает ему понять, что особый статус - человека, живущего у Бунина, ученика Бунина - способен вызвать лишь раздражение у других молодых литераторов {Факт приезда Зурова 23 ноября 1929 г. был сразу замечен в литературных кругах русского Парижа и, по-видимому, статус вновь прибывшего живо обсуждался, как это имело место и в случае с Кузнецовой. Свидетельством тому может служить известная по дневниковой записи Буниной от 13 февраля 1930 г. иронически-доброжелательная характеристика Дон-Аминадо "Дети Ванюшины" (РАЛ. MS. 1067/398). С другой стороны, репутация ученика Бунина, которая поначалу помогала общению Зурова с литературными кругами русского зарубежья, с течением времени стала стереотипом, мешающим восприятию особенностей его собственного творчества (см. об этом: Белобровцева И., Рогачевский А. В тени Бунина. Александр Амфитеатров о Леониде Зурове // Вторая проза: Сборник статей / Редакторы И. Белобровцева, С. Доценко, Г. Левинтон, Т. Цивьян. Таллин: TPU Kirjastus, 2004). На эти мысли наводит также спор литературных критиков о сущности творчества Зурова, отголоски которого явственно слышатся в размышлениях по этому поводу К. Зайцева: "... он ученик Бунина, в такой мере в частности, усвоивший манеру его письма, что порой Зуров пишет просто бунинской прозой. <...> Как правильно сказал на этих днях Ходасевич, в отношении Зурова естественно встает вопрос: кто перед нами: подражатель Бунина или его ученик? С полной уверенностью можно сказать вместе с нашим проницательным критиком: ученик. Но к этому можно прибавить - ученик, который идет своим собственным путем и который на наших глазах слагается в личность очень значительную и в своей значительности имеющую все шансы стать репрезентативной для молодой русской литературы (Зайцев К. "Древний путь" Л. Зурова // Россия и славянство. 1934. 1 февраля. No 228. С. 3).}.
Приехав по приглашению и с помощью Бунина во Францию, Зуров достаточно долго сомневался в том, что останется там, говорил о намерении вернуться в Латвию. Его можно было понять: не зная языка, он был лишен возможности каких бы то ни было контактов с французской интеллигенцией. В то же время, в отличие от других литераторов своего поколения, испытавших на своем творчестве сильное воздействие французской литературы {См. об этом: Livak L. How it was done in Paris: RussianÉmigré Literature and French Modernism. Madison: University of Wisconsin Press, 2003.}, Зуров в этих контактах и не нуждался. По справедливому замечанию В. Варшавского, он был "редчайшим исключением" {"Исключения, конечно, были. Так, в этом смысле нельзя назвать "эмигрантским писателем" Леонида Зурова. Он всегда писал о России, о русских полях и озерах, о народе на войне и в революции. Древние стихии народной жизни он чувствовал даже глубже, чем кто-либо из старших писателей, разумеется, кроме Бунина" (Варшавский В. "Грасском дневнике": "Л<еня> еще, сам того не зная, счастливей всех, потому что у него еще есть его любовь к псковским озерам, мужикам, избам и церковкам, и он мечтает о них с каким-то даже остервенением. А мы все прочие? Я ведь видела парижскую жизнь, знаю парижских поэтов. Кто это сказал, что наше раздавленное поколение присутствует при собственных предсмертных корчах?" Грасский дневник. Вашингтон: Victor Kamkin, 1967. С. 247. Запись за 31 января 1932).} в своем поколении, поскольку, по примеру старших прозаиков, был эмигрантом лишь территориально, оставаясь, как писатель, в кругу двух важнейших для себя русских тем: древней истории России и истории Гражданской войны. Этому были посвящены почти все последующие публикации и книги Зурова. Несмотря на колебания и сомнения, Зуров жил во Франции с 1929 г. до самой смерти в 1971 г., причем большую часть этого времени - с Буниными. Жизнь в одном доме редко отливается в письма, тем не менее сохранилось немало записок и писем (оба не раз уезжали), которые писали друг другу Бунин и Зуров в последующие годы. Сложная история взаимоотношений в переписке, правда, не прочитывается, но она восстановима благодаря нескольким синхронным источникам, в частности дневнику В. Н. Буниной, имеющему неоценимое значение для фактографии любого события в доме Буниных.