Дневники Бунина (1922)

1922

1/14 Янв. 1922 г.

Grand Hotel - получение билетов на мольеровские празднества. Знакомство с Бласко Ибаньесом.¹⁶² Купил и занес ему свою книгу.

Вечером у Алек. Вас. Голштейн. Кто-то военный, в погонах, трогательно бедно одет. Как мало ценятся такие святые редкие люди!

Мальчик из России у Третьяковых. Никогда не видел масла, не знает слова фрукты.

Со страхом начал эти записи. Все страх своей непрочности. Проживешь ли этот год?

Новый год встречали у Ландау.

Да, вот мы и освободились от всего - от родины, дома, имущества... Как нельзя более идет это нам и мне в частности!

2/15

Вечером снег, вышли пройтись - как в России.

Вчера, когда возвращались из города, толпы и фотографы у Hotel Grillon - ждут выхода Ллойд Джорджа.¹⁶³ Чтоб его разорвало! Солнце было как королек в легкой сероватой мгле над закатом.

3/16

Легкое повышение температ. Все-таки были на завтраке в Кларидже. Какая дешевая роскошь по сравн. с тем, что было у нас в знаменитых ресторанах! Видел Марселя Прево.¹⁶⁴ Молодец еще на удивление. Мережковский так и не дождался своей очереди говорить. Даже финн говорил, а Мережк., как представитель России, все должен был ждать. Я скрипел зубами от обиды и боли.

4/17

Визит ко мне Пуанкарэ¹⁶⁵ - оставил карточку.

Поздно засыпаю,- оч. волнуюсь, что не пишу, что, может, кончено мое писание, и от мыслей о своей промелькнувшей жизни.

5/18

Ездил с Мережковск. на мольеровский банкет [...] Все во фраках, только мы нет, хуже всех. Речь Мережк. была лучше всех других, но не к месту серьезна. И плохо слушали,- что им мы, несчастн. русские!

6/19 января.

Письмо от Магеровского - зовут меня в Прагу читать лекции русским студентам или поселиться в Тшебове так, на иждивении правительства. Да, нищие мы!

7/20 января.

¹⁶⁶ Девять десятых, взявших билеты, не пришли. Чуть не все бесплатные, да и то почти все женщины, еврейки. И опять он им о Египте, о религии! И все сплошь цитаты - плоско и элементарно донельзя. [...]

8/21 Января.

Кровь. Нельзя мне пить ни капли! Выпил вчера два стаканчика и все-таки болен, слаб. И все мысли о Юлии,¹⁶⁷ о том, как когда-то приезжал он, молодой, начинающий жизнь, в Озерки... И все как-то не верится, что больше я никогда его не увижу. Четыре года тому назад, прощаясь со мной на вокзале, он заплакал (конец мая 1918 г.). Вспомнить этого не могу.

Люди спасаются только слабостью своих способностей,- слабостью воображения, недуманием, недодумыванием.

9/22 Января.

"Я как-то физически чувствую людей" (Толстой). Я всё физически чувствую. Я настоящего художественного естества. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду - и как остро, Боже мой, до чего остро, даже больно!

В газетах все та же грязь, мерзость, лукавство политиков, общая ложь, наглость, обманы, все те же вести о большевицком воровстве, хищничестве, подлости, цинизме... "Цинизм, доходящий до грации", пишут своим гнусным жаргоном газеты. Царица Небесная! Как я устал!

10/23 Января.

Ночью вдруг думаю: исповедаться бы у какого-нибудь простого, жалкого монаха где-нибудь в глухом монастыре, под Вологдой! Затрепетать от власти его, унизиться перед ним, как перед Богом... почувствовать его как отца...

По ночам читаю биограф. Толстого, долго не засыпаю. Эти часы тяжелы и жутки.

Все мысль: "А я вот пропадаю, ничего не делаю". И потом: "А зачем? Все равно - смерть всех любимых и одиночество великое - и моя смерть!" Каждый день по 100 раз мысль вроде такой: "Вот я написал 3 новых рассказа, но теперь Юлий уже никогда не узнает их - он, знавший всегда каждую мою новую строчку, начиная с самых первых озерских!"

11/24 Января.

Я не страдаю о Юлии так отчаянно и сильно, как следовало бы, м. б. потому, что не додумываю значения этой смерти, не могу, боюсь... Ужасающая мысль о нем часто какая далекая, потрясающая молния... Да можно ли додумывать? Ведь это сказать себе уже совсем твердо: всему конец.

-----

И весна, и соловьи, и Глотово - как все это далеко и навеки кончено! Если даже опять там буду, то какой это ужас! Могила всего прошлого! А первая весна с Юлием - Круглое, соловьи, вечера, прогулки по большой дороге! Первая зима с ним в Озерках, морозы, лунные ночи... Первые Святки, Каменка, Эмилия Васильевна и это "ровно десять нас числом", что пел Юлий... А впрочем - зачем я пишу все это? Чему это помогает? Все обман, обман.

12/25 Января.

Христианство погибло и язычество восстановилось уже давным-давно, с Возрождения. И снова мир погибнет - и опять будет Средневековье, ужас, покаяние, отчаяние...

14/27 января.

Был секретарь Чешск [ого] посольства-5000 фр. от Бенеша¹⁶⁸ и приглашение переехать в Тшебову. Деньги взял чуть не со слезами от стыда и горя. О Тшебове подумаю.

Послал Гутману отказ от сотрудничества в качестве поставщика статей для "Утра", предложил 2 рассказа в месяц за 1600 фр. Гутман мое "Еще об итогах" сократил и местами извратил. Пишу "революция" - он прибавляет "коммунистическая". О Горьком все выкинул. [...]

У Карташевых был Струве. Тянет меня в Прагу неистово.

16/29 января.

Дождь, темно, заходил к Мережковским. Он спал (пять часов дня) - после завтрака у Клода Фарера.¹⁶⁹ Фарер женат на актрисе Роджерс, когда-то игравшей в Петерб. Она только что получила письмо от Горького: "В Россию, верно, не вернусь, переселяюсь в горные селения... Советский минотавр стал нынче мирным быком..." Какой мерзавец - ни шагу без цели! Все это, конечно, чтобы пошла весть о его болезни, чтобы парализовать негодование (увы, немногих!) за его работу с большевиками и чтобы пустить слух, что советская власть "эволюционирует". И что же, Роджерс очень защищала его.

Мережк. признавался, что изо всех сил старается о рекламе себе.- "Во вторник обо мне [будет] статья в "Журналь"-добился-таки!"

18/31 января.

Послал письмо Магеровскому - запрос о Моравской Тшебове и на каких условиях приглашают туда.

20 ян./2 февраля.

Посылаю Дроздову¹⁷⁰ "Восьмистишия": 1. Поэтесса, 2. В гавани, 3. Змея, 4. Листоп[ад], 5. Бред, 6. Ночной путь, 7. Звезды. [...]

Дождь, довольно холодно, но трава в соседнем саду уже яркая, воробьи, весна.

Вечером у нас гости [...] Провожал Савинкову: "Все-таки, если теперь бьет по морде мужика комиссар, то это - свой, Ванька". Конечно, повторяет мужа. А урядник был не Ванька? А Троцкий - "свой"?

21 ян./З февраля.

Ходил к Шестовым. Дождь, пустые темные рабочие кварталы. Он говорит, что Белый ненавидит большевиков, только боится, как и Ремизов, стать эмигрантом, отрезать себе путь назад в Россию. "Жизнь в России,- говорит Белый,- дикий кошмар. Если собрались 5-6 человек родных, близких, страшно все осторожны,- всегда может оказаться предателем кто-нибудь". А на лекциях этот мерзавец говорит, что "все-таки" ("несмотря на разрушение материальной культуры") из России воссияет на весь мир несказанный свет.

22 ян./4 февраля.

От 4 до 6 у Цетлиной "Concert" франц. артистов в пользу Тэффи¹⁷¹ [...] Все артисты одеты сугубо просто - чтобы подчеркнуть домашний характер концерта. Исполнения изумит[ельные] по свободе, простоте, владению собой, дикцией; по естественности и спокойствию - не то что русские, которые всегда волнуются и всегда "нутром". М-ль Мустангетт похожа на двадцатилетнюю, а ей, говорят, около пятидесяти. Верх совершенства по изяществу и ловкости. Партнер - молодой человек нового типа молодых людей - вульгарного, американского. Танцы - тоже гнусные, американские. Так во всем - Америка затопляет старый свет. Новая цивилизация, плебейская идет. [...]

23 ян./5 февраля.

Видел во сне поезд, что-то вроде большой теплушки, в которой мы с Верой куда-то едем. И Юлий. Я плакал, чувствуя к нему великую нежность, говорил ему, каково мне без него. Он спокоен, прост и добр. [...]

25 янв./7 февраля.

¹⁷² Служил Евлогий. Лиловая мантия, на ней белые с красным полосы. При пении я все время плакал. Связывалось со своим - с Юлием и почему-то с Ефремовым, солнечным утром каким-то, с жизнью нашей семьи, которой конец. И как всегда на панихидах какое-то весеннее чувство. [...]

30 янв./12 февраля.

Прогулки с Ландау и его сестрой на Vinese, гнусная, узкая уличка, средневековая, вся из бардаков, где комнаты на ночь сдаются прямо с блядью. Палэ-Рояль (очень хорошо и пустынно), обед в ресторане Vefour, основанном в 1760 г., кафе "Ротонда" (стеклянная), где сиживал Тургенев. Вышли на Avenue de lOpera, большая луна за переулком в быстро бегущих зеленоватых, лиловатых облаках, как старинная картина. Я говорил: "К черту демократию!", глядя на эту луну. Ландау не понимал - при чем тут демократия?

31 янв./13 февраля.

Завез в "Отель Континенталь" карточку и книгу "M. de S. Franc[isco]". Бенешу. Через два часа - его секретарь с карточкой,- ответный визит. Послал книгу (ту же) Пуанкарэ.

Прошлую ночь опять снился Юлий, даже не он, его, кажется, не было, а его пустая квартира, со связанными и уложенными газетами на столах. Вот уже без остроты вспоминаю о нем. Иногда опять мысль: "а он в Москве, где-то в могиле, сгнил уже!" - и уже не режет, а только тупо давит, только умственно ужасает.

1/14 февраля.

Все едут в Берлин, падают духом, сдаются, разлагаются. Большевики этого ждали... Изумительные люди! Буквально во всем ставка на человеческую низость! Неужели "новая прекрасная жизнь" вся будет заключаться только в подлости и утробе? Да, к этому идет. Истинно мы лишние.

5/18 февраля.

Дождь. Стараюсь работать. И в отчаянии - всё не то!

Опять Юлий во сне. Как он должен был страдать, чувствуя, что уже никогда не увидеться нам! Сколько мы пережили за эти четыре года - так и не расскажешь никогда друг другу пережитого!

Вдруг вспоминаю - пятый час, солнце, Арбат, толпа, идем к Юлию... Этому конец навеки!

Боже, какой океан горя низвергли большевики на всех нас! Это надо помнить до могилы.

Вечером у нас Злобин.¹⁷³ Вышли пройтись, проводить его в 11 - в тихой темной улице старик, под шляпой повязанный платком, роется в мусорном ящике, что выставляют консьержки на ночь возле каждого дома,- что-то выбирает и ест. И м. б.- очень счастливый человек!

7/20 февраля.

Солнце, облака, весна, хотя еще прохладно. Вышел на балкон - 5-ый час - в чистом, углубляющемся небе одно круглое белое облако висит. Вспомнил горы, Кавказ, небо синее, яркое и в нем такое же облако, только ярче, белее - за что лишил меня Бог молодости, того, теперь уже далекого времени, когда я ездил на юг, в Крым, молодой, беззаботный, люди - родины, близких? Юлий, наша поездка на Кавказ... Ах, как бесконечно больно и жаль того счастья!

11/24 февраля.

[...] Обедали у Цетлиных с Бакстом.¹⁷⁴ Познакомился с Дионео [...] Понравился.

12/25 февраля.

16 ф.11 марта.

Репетиция "Любовь книга золотая" Алеши Толстого в театре "Vieux Colombier". Пошлая вещичка, да и стыдно показывать французам нашу старину в таком (главное, неправильном) виде. Обедали у Ландау с Куприным. Куприн жалок и нищенской одеждой и общим падением.

14 марта.

Бальмонтам пишут из Москвы: "Очень трудно, одному на прокормление хлебом и картошкой надо пять[десят] мил[лионов], а служащие получают два с половиной мил[лиона]". [...]

18 марта.

[...] В 5 - лекция Жида¹⁷⁵ о Дост[оевском]. [...] Жид не похож на художника,- пастор какой-то. Познакомились [...] Заснул поздно, читал "Палату ном. 6". Волнение,- очень нравится,- мучительное желание и себе писать, и чувство, что ничего не могу, что я полный банкрот - и что вот-вот откроется эта тайна. И тоска, тоска, и мысль, что теперь каждый день дорог, что старость уже на пороге,- да, уже форм [енная] старость.

19 марта.

Погода опять чудесная, все то же за окном серое, чуть сиреневое, без единого облака небо (что-то вроде нашего севастопольского) и каменный красивый беспорядок домов.

Тоска до слез. Опять бесплодно посижу, почитаю "Посл. Нов.", от вестей и подлости которых плакать хочется,- и опять погибший день. Все, что ни вспомню о парижской жизни, отравлено тайной, непонятной тоской.

6 Апреля 22 г.

Вечер Куприна. Что-то нелепое, глубоко провинциальное, какой-то дивертисмент, в пользу застрявшего в Кременчуге старого актера. [...] Меня поразил хор, глаз отвык от России; еще раз с ужасом убедился, какая мы Азия, какие монголы! [...]

8 Апреля.

[...] На ночь читал Белого "Петербург".¹⁷⁶ Ничтожно, претенциозно и гадко.

9 Апреля 22 г.

Ездил в Сен-Сир и в Версаль [...] мысль переселиться в В[ерсаль] на лето или на весь год. Поехал в окрестности, много прошел пешком. Прелестный день.

Вечером разговор с Карташевым. Он, как и я, думает, что дело сделано, что Россия будет в иностр[анной] кабале, которая однако уничтожит большевиков и которую потом придется свергать. В тысячный раз дивились, до чего ошалел и оподлел мир. [...]

Кондукторша на трамвае по пути в Версаль: довольно полна, несколько ленивые масляные глаза, два-три верхних зуба видны, чуть прикусывают нижнюю губу. От этого губы всегда влажны, кажутся особ. приятными.

10 Апреля.

В посольстве доклад генерала Лохвицкого, приехавшего из Владивостока. Барская фигура Гирса.

блеска огни на Place Concorde. Огни в Сене - русск. национал. флаги.

11 Апреля.

Все дождь, дождь, к вечеру теплее, мягче, слаже. Не могу слышать без волнения черных дроздов.

В 5 у Мережковских с Розенталем. Розенталь предложил нам помощь: на год мне, Мережковскому, Куприну и Бальмонту по 1000 фр. в месяц. [...]

19 Апреля.

Все то же - безделье от беспокойства, необеспеченности, мука - куда ехать? Квартира зарезала!

23 Апреля.

Ездили с Верой через Maison Lafitte в С. Жермен. Чудесная погода, зеленеющий лес.

Вечер Шлецера и Шестова.¹⁷⁷ Шлецер, осыпая похвалами Гершензона и В. Иванова, излагал содержание их книжечки "Из двух углов". [...]

6 Мая.

Вечером курьер из M[инистерства] Ин[остранных] Дел-орден и диплом Of[fice] de lInstr[uction] Pub[lique].

9 мая.

Вечером у Мережковских с Клодом Фаррером и его женой, Роджерс. Хвалили меня Фарреры ужасно. Сам особенно: вскочил, уступая мне свое кресло, усаживал, "cher maitre"... Большой, седой, волосы серебр., а местами золотые, голос довольно тонкий, живость, жестикуляция чрезмерная (говорят, кокаинист). [...]

20 Сент./3 Окт. 22 г. Шато Нуарэ, Амбуаз.

кретины, все те же бешеные ценители искусства. А и театр-то, в сущности, с большой дозой пошлости, каким он и всегда был. И опять "На дне" и "Вишневый сад". И никому-то даже и в голову не приходит, что этот "Сад" самое плохое произведение Чехова, олеография, а "На дне" - верх стоеросовой примитивности, произведение семинариста или самоучки, и что вообще играть теперь Горького, если бы даже был и семи пядей во лбу, верх бесстыдства. Ну, актеры уж известная сволочь в полит[ическом] смысле. А как не стыдно публике? "Рулю"?

Поет колокол St. Denis. Какое очарование! Голос давний, древний, а ведь это главное: связующий с прошлым. И на древние русские похож. Это большое счастье и мудрость пожертвовать драгоценный колокол на ту церковь, близ которой ляжешь навеки. Тебя не будет, а твой колокол, как бы часть твоя, все будет и будет петь - сто, двести, пятьсот лет.

Читаю Блока - какой утомительный, нудный, однообразный вздор, пошлый своей высокопарностью и какой-то кощунственный. [...] Да, таинственность, все какие-то "намеки темные на то, чего не ведает никто" - таинственность жулика или сумасшедшего. Пробивается же через все это мычанье нечто, в конце концов, оч. незамысловатое.

9/22 окт.

[...] В газетах пишут: "От холода и голода в России- паралич воли, вялость, уныние, навязчивые идеи, навязчивый страх умереть с голоду, быть убитым, ограбленным, распад высших чувств, животный эгоизм, мания запасаться, прятать и т. д."

души дурака, плебея, лакея, даже физически представляющегося мне противным? Вообще раз писатель сделал так, что потерял мое уважение, что я ему не верю - он пропал для меня. И это делают иногда две-три строки. [...]

10/23 окт. 22 г.

День чудесный. Ходил в парк. Солнечно, с шумом деревьев. Шел вверх, в озарении желто-красной листвы, шумящей под ногой. И как в Глотове - щеглы, их звенящий щебет. Что за очаровательное создание! Нарядное, с красненьким, веселое, легкое, беззаботное. И этот порхающий полет. Падает, сложив крылышки, летит без них и опять распускает. В спальне моей тоже прелестно и по-нашему, по-помещичьи. [...]

28. XI. (11. XII.) 22 г.

что он печатался в "Нов. Вр.".

Кафедру рус. литературы предлагают мне чехи. Откажусь. [...]

У Фонд[аминских] муж Л. С. Гавронской, Бор[ис] Осип[ович], доктор, только что из России: "жить в России немыслимо, вся Россия острог, вся поголовно больна, кроме главарей..." А в Париже все кричат о том, что большевики "в панике". Всё затем, чтобы сказать: "Всё обойдется и без Врангелей".