Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Ч"

1. Бахрах А. В.: По памяти, по записям. Литературные портреты. "Хочу домой" (Бунин)

Входимость: 1. Размер: 9кб.

Часть текста: что вот-вот большевизму придет конец, он продавал свое никогда не существовавшее «родовое имение», даже не придумав заранее, где оно находится! Впрочем, многие из рассказов бунинского репертуара, посвященного автору «Сорочьих сказок», первой, еще незрелой книге молодого автора, которую Бунин принял в редактируемый им журнал, передать невозможно. Они не для печати! Что-то в Толстом импонировало Бунину и хотя их пути давно разошлись, он всегда в мыслях продолжал его видеть молодым, задорным, в енотовой шубе, с цилиндром на голове. Бунин не очень-то оценил «Хождение по мукам», чертыхался по поводу последней части этой тетралогии (она называлась «Хлеб»!), но зато «Петром Первым» восторгался неподдельно. «До чего хорошо, — говаривал он с некоторым удивлением, — ведь сколько документов пришлось ему изучить, сколько архивов перерыть». А затем так привелось, что незадолго до начала войны два бывших приятеля невзначай столкнулись в одном из больших парижских кафе. Они дружески расцеловались и осушили по бокалу шампанского. Впрочем, их общение дальше этого фужера не пошло и эта встреча не помешала Толстому рассказать какому-то интервьюеру, что «Бунин ходит совсем зеленый от злости» и что прочтя два томика бунинских рассказов и «Жизнь Арсеньева», он наглядно увидал, что Бунин опустошен и его творчество становится пустой оболочкой, где ничего нет, кроме сожалений о прошлом и мизантропии». Казалось бы, на этом их отношения должны были закончиться. Однако, в дальнейшем возникает некая загадка. В бунинском двухтомнике «Литературного наследства», наиболее авторитетном из советских...

2. Бунин И. А.: Освобождение Толстого. Глава XV

Входимость: 1. Размер: 18кб.

Часть текста: XV XV Как философ, как моралист, как вероучитель, он для большинства все еще остается прежде всего бунтарем, анархистом, невером. Для этого большинства философия его туманна и невразумительна, моральная проповедь или возбуждает улыбку («прекрасные, но нежизненные бредни»), или возмущение («бунтарь, для которого нет ничего святого»), а вероучение, столь же невразумительное, как и философия, есть смесь кощунства и атеизма. Так все еще продолжается, хотя и в несколько, иной форме, то отношение к нему, которое было когда-то в России. Только одна «левая» часть этого большинства прославляет его — как защитника народа и обличителя богатых и властвующих, как просвещенного гуманиста, революционера: отсюда и утверждается за ним титул «мировой совести», «апостола правды и любви». <…> «Политика, говорил Гете, никогда не может быть делом поэзии». Мог ли быть политиком великий поэт Толстой, душа, с детства жившая стремлениями к «важнейшему» («ничего нет в жизни верного, кроме ничтожества всего понятного мне и величия чего-то непонятного и важнейшего»), чувством тщеты и бренности всех земных дел и величий? — «Он обличал все и вся». Но и Христос обличал. Только он же и говорил: «Царство мое не от мира сего». И Будда обличал: «Горе вам, князья властвующие, богатые, пресыщенные!» — Такие умственные силы пропадают в колонье дров, в ставлении самоваров и шитье сапог!...

3. Песнь о Гайавате. Гайавата и Мише-Нама

Входимость: 1. Размер: 9кб.

Часть текста: Светлых вод Большого Моря, С длинной удочкой из кедра, Из коры крученой кедра, На березовой пироге Плыл отважный Гайавата. Сквозь слюду прозрачной влаги Видел он, как ходят рыбы Глубоко под дном пироги; Как резвится окунь, Сава, Словно солнца луч сияя; Как лежит на дне песчаном Шогаши, омар ленивый, Словно дремлющий тарантул. На корме сел Гайавата С длинной удочкой из кедра; Точно веточки цикуты, Колебал прохладный ветер Перья в косах Гайаваты. На носу его пироги Села белка, Аджидомо; Точно травку луговую, Раздувал прохладный ветер Мех на шубке Аджидомо. На песчаном дне на белом Дремлет мощный Мише-Нама, Царь всех рыб, осетр тяжелый, Раскрывает жабры тихо, Тихо водит плавниками И хвостом песок взметает. В боевом вооруженье, - Под щитами костяными На плечах, на лбу широком, В боевых нарядных красках - Голубых, пурпурных, желтых, - Он лежит на дне песчаном; И над ним-то Гайавата Стал в березовой пироге С длинной удочкой из кедра. "Встань, возьми мою приманку! - Крикнул в воду Гайавата. - Встань со дна, о Мише-Нама, Подымись к моей пироге, Выходи на состязанье!" В глубину прозрачной влаги Он лесу свою забросил, Долго ждал ответа Намы, Тщетно ждал ответа Намы И кричал ему все громче: "Встань, царь рыб, возьми приманку!" Не ответил Мише-Нама. Важно, медленно махая Плавниками, он спокойно Вверх смотрел на Гайавату, Долго слушал без вниманья Крик его нетерпеливый, Наконец сказал Кенозе, Жадной щуке, Маскенозе: "Встань, воспользуйся приманкой, Оборви лесу нахала!" В сильных пальцах Гайаваты Сразу удочка согнулась; Он...

4. Бунин И. А.: Освобождение Толстого. Глава X

Входимость: 1. Размер: 26кб.

Часть текста: исподлобья, упорно. Только на последних его портретах стали появляться кротость, покорность, благоволение, порой даже улыбка, ласковое веселье. Все прочие портреты, чуть не с отрочества до старости, поражают силой, серьезностью, строгостью, недоверчивостью, холодной или вызывающей презрительностью, недоброжелательностью, недовольством, печалью… Какие сумрачные, пристально-пытливые глаза, твердо сжатые зубы! «Проницательность злобы», сказал он однажды по какому-то поводу, о чем-то или о ком-то. Это к нему не приложимо. Справедливо говорил он о себе: «Зол я никогда не был; на совести два, три поступка, которые тогда мучили; а жесток я не был». И все-таки, глядя на многие его портреты молодых и зрелых лет, невольно вспоминаешь эту «проницательность злобы». «Дух отрицанья, дух сомненья», как когда-то говорили о нем, цитируя Пушкина, «разрушитель общепризнанных истин»… Для таких определений он дал столько оснований, что их и не перечислить. Вот у меня на столе его швейцарский дневник 1857 г. Всюду он верен себе: «Странная вещь! из-за духа ли противоречия или вкусы мои противоположны вкусам большинства, но в жизни моей ни одна знаменито прекрасная вещь мне не нравилась». В зависимости от настроений, от той или иной душевной полосы, в которой он находился, — причем эти полосы чередовались у него, как известно, очень часто и резко, — или в зависимости от среды, в которой он был в данную минуту, он был то одним, то другим, и это тотчас сказывалось на всей его внешности; он сам говорил: «Как много значат общество и книги. С хорошими и дурными я совсем другой человек». Все же в портретах его молодости, зрелости и первых лет старости всегда есть нечто преобладающее, такое, что, во...

5. "Князь" - книга о Бунине Михаила Рощина (страница 10)

Входимость: 1. Размер: 69кб.

Часть текста: пылающих звездах небо. Все несется куда-то вперед, вперед... Я кладу на себя медленное крестное знамение, глядя на все то грозное, траурное, что пылает надо мной". ("Жизнь Арсеньева", XXII гл. IV кн.) Можно сказать, что "Жизнь Арсеньева" поставила точку в спорах о Нобелевской. Такой человеческой книги не было тогда во всей Европе. Русскому писателю положено судьбой свершать свое открытие в литературе. Единственное в своем роде, ни на кого не похожее. Бунин взял всю человеческую жизнь в пространстве своей книги, рассказал об одной жизни всё, со всею полнотой правды. Так он хотел, так замышлял, так отвечала книга всем его собственным идеалам о подлинной литературе, так хотелось ему исполнить ее - безукоризненно, со всею возможной высотой качества. Как шутил кто-то из английских писателей: когда я хотел прочитать хорошую книгу, я писал ее сам. У Бунина получилось то же самое. Более того, он сказал здесь все, что хотел. Насчет романа хорошо написал Бунину Фондаминский: "...Думаю, что ваш роман - событие в истории русской литературы. С точки зрения современного читателя, однако, в нем есть недостатки: отсутствие занимательности, недостаток событий, некоторая риторичность. В этом вас, может быть, будут упрекать. Впрочем, вы предпочли писать для вечности, и я вас понимаю..." Тем не менее он недоволен собой: и книга не отпустила, и влекут уже другие замыслы. Запись в дневнике Веры Николаевны: "24 дек. 32 г. ...После обеда взволнован Ян: - Я на грани душевной болезни. Сжег сегодня 17 страниц "Жизни Арсеньева". Я устал. Нужно бы проехаться, а денег нет. - Поезжай, а там устроимся. - Я поехал бы в Авиньон и написал бы о Лауре и Петрарке... Но денег нет! Будущее меня страшит. Душа изболелась. Как будем...