ВСТУПЛЕНИЕ В. Н. БУНИНОЙ
В 1952 году здоровье Ивана Алексеевича резко ухудшилось. Он почти не вставал с постели.
Во время предельно тяжелых страданий от удушья, - а припадки бывали по многу раз в сутки, - он, чуть ему становилось легче, снова принимался работать и над своими книгами, готовя их к "посмертному изданию", - как он говорил, - и над Чеховым.
А. П. Струве последние три года тяжелого состояния Ивана Алексеевича заботился, чтобы новинки русской литературы попадали в его руки. Стал он приносить нам и изданные в России отдельные тома "Писем А. П. Чехова", из которых Иван Алексеевич узнал много нового об Антоне Павловиче и о его родных. Узнал он и то, что Чехов писал своим родным и близким о нем:
Матери, 8 января 1901 года из Ниццы:
"Очень радуюсь, что Бунин у нас, жалею, что меня нет дома".
О. Л. Книппер, 20 февраля 1901 года из Ялты:
"Здесь Бунин, который, к счастью, у меня бывает каждый день".
Ей же, 23 февраля 1901 года, из Ялты:
"Был Бунин здесь, теперь он уехал - и я один".
Жене, 31 января 1902 года, из Ялты:
"Осенью" Бунина сделано несвободной рукой".
С. А. Найденову, приехав в Москву, 16 октября 1902 года:
"Если видаетесь с Буниным, то сообщите ему, что мне хочется повидаться с ним".
А. И. Куприну, 18 октября 1902 года, из Москвы:
"Вчера был Бунин, он в меланхолическом настроении, собирается заграницу".
А. В. Амфитеатрову, 13 апреля 1904 года из Ялты:
"Пишу теперь мало, читаю много. Читаю и "Русь", которую выписываю. Сегодня читал сборник "Знания", между прочим горьковского "Человека", очень напомнившего мне проповедь молодого попа, безбородого, говорящего на о, прочел и великолепный рассказ Бунина "Чернозем". Это в самом деле превосходный рассказ, есть места просто на удивление, и я рекомендую его Вашему вниманию".
Конечно, это очень трогало Ивана Алексеевича, вызывало думы о былом: он вспоминал дни, проведенные в доме Чехова, а ведь он часто у него бывал и гостил. Он думал: писать ли ему о Чехове еще раз, вернее "дописать" ли о нем?
А здоровье его все время слабело, он боялся - хватит ли сил? Но тем не менее с большим вниманием он продолжал делать заметки, перечитывать произведения и письма Чехова. Его колебания продолжались до тех пор, пока он не прочел воспоминания Л. А. Авиловой.
"Сегодня Зуров принес мне книгу "Чехов в воспоминаниях современников" со словами: "Прочтите прежде всего "Чехов в моей жизни" Авиловой, я ничего лучше не читал из женских воспоминаний, - необыкновенно талантливо, живо написано, с внутренней правдивостью, с исключительной деликатностью". Я очень заинтересовался, так как Лидию Алексеевну я знал еще в молодых годах, а в эмиграции мы даже переписывались, но я ничего никогда не слыхал о ее отношениях с Чеховым".
Прочитав с изумлением эти воспоминания, Иван Алексеевич твердо решил "дописать" о Чехове и написать о Л. А. Авиловой, которую всегда чрезвычайно ценил.
Он попросил меня переписать ее письма, где ярко проявляется личность этой незаурядной, одаренной женщины.
"Ведь всем будет интересно знать, что за женщина, которую Чехов любил, - сказал тогда Иван Алексеевич и добавил при этом: - Так вот почему он так долго не женился..."
И тут он припомнил слова из рассказа Чехова "Дама с собачкой", который он по-новому понял:
"У каждого человека под покровом тайны, как под покровом ночи, проходит его настоящая интересная жизнь".
В 1953 году, перечитывая воспоминания Авиловой и делая на страницах многочисленные отметки, Иван Алексеевич говорил, что он теперь по-новому почувствовал скрытую от всех внутренне целомудренную жизнь Чехова.
* * *
Надо сказать, что Иван Алексеевич познакомился с Авиловой еще в молодости, а потом встречался с ней в Петербурге, в редакциях, на литературных вечерах. Она тогда печаталась в газетах и журналах (ее зять, С. Н. Худяков, был редактором и издателем "Петербургской газеты", в которой сотрудничал и Чехов, начиная с конца 1884 г.).
В январе 1915 года, когда мы жили всю зиму в Москве между Плющихой и Девичьим Полем, в Долгом переулке, Иван Алексеевич однажды мне сказал:
- Я пригласил к нам писательницу Лидию Алексеевну Авилову, с которой я случайно встретился в нашем Книгоиздательстве. Она хочет издать там свою книгу. Я узнал, что Авиловы переехали из Петербурга в Москву, где ее муж получил какое-то место. Живут на Спиридоновке, наняли особняк.
В назначенный вечер (11 января) она приехала к нам. Я увидела высокую статную женщину в хорошо сшитом черном платье, которая поздоровалась со мной с застенчивой улыбкой. Кроме нее, у нас в гостях были моя мать и профессор Политехнического Института А. Г. Гусаков, который в Петербурге встречался с Авиловой, когда был одним из редакторов газеты "Страна", - она там печаталась.
Сели за чайный стол. Я стала рассматривать нашу новую гостью, ее хорошо причесанную седую голову, бледное лицо с внимательными серо-голубыми большими глазами.
Сначала разговор шел о войне, раненых, а затем о литературе.
Меня поразило, как она не похожа на других писательниц своей скромностью, собранностью, уменьем спорить и выслушивать собеседника.
Ее литературные вкусы совпадали со вкусами Ивана Алексеевича, в оценке писателей и людей.
Говорили мы тогда о нашем Книгоиздательстве писателей, где автор после покрытия расходов по печатанию весь остальной доход получает сам, оставляя на расходы по издательству десять процентов.
- Вот и хорошо, что хотите у нас издать вашу книгу, - сказал ей Иван Алексеевич.
- Я была бы очень рада, если примут.
- А что это? Роман? - спросила моя мать.
- Нет, книга рассказов.
Потом заговорили о деревне. Авилова рассказывала, что у них имение в Тульской губернии, не родовое, а купленное лет пятнадцать тому назад.
- Вот приезжайте, погостите у нас, - приглашала она. - У нас хорошо. Дети мои усадьбу очень любят. Отношения с мужиками хорошие.
- Нет не очень.
- У моей бабушки было имение в двадцати верстах от Ясной, - сказала тут я, - мы слезали на станции Лазарево.
- Нет, это с другой стороны Ясной, - ответила Авилова, - у нас пересадка в Туле.
Иван Алексеевич пошел ее провожать до извозчика. Вернувшись, он сказал:
- Представь себе, она сокрушается, что ничего не видала, ничего не знает, а у нее уже седая голова. Она много говорила и о моих вещах, - находит, что я основываю школу... Она на редкость все понимает и тонко ценит.
Вскоре Авилова пригласила нас к обеду.
Они жили в одноэтажном особняке на Спиридоновке (ныне улица Алексея Толстого). У подъезда я увидела санки, около стояла молоденькая девушка и прощалась со старушкой. Иван Алексеевич посмотрел на них и сказал:
- Какая прелестная девушка и как трогательно целуется, наверно, с няней.
Это была дочь Авиловых, Ниночка.
В просторной столовой мы познакомились с Авиловым, пожилым, среднего роста плотным человеком с седой бородкой и короткой шеей. Тут же были два сына, призывного возраста, оба высокие, старший покрупнее, широкоплечий с поднятой грудью, присяжный поверенный, а младший - худой.
Начали говорить о войне, но быстро перешли на литературу.
Ее сыновья рассказывали, что у них на вечеринках часто была игра "в присуждение премии за лучшие рассказы". Однажды первый приз получила Ниночка.
- Я всегда угадывал мамин рассказ, - сообщил старший сын, - по стилю, по манере.
Чувствовалось, что дети и мать - одно. Не только любовь между ними, но дружба, близость.
К концу длинного обеда все развеселились.
Угостили они нас тогда хорошо: между прочим огромной нельмой. С того года, с года войны, в Москве появились сибирские рыбы - нельма, максун, кета, почему-то их раньше не привозили?
Много смеялись. Кто знал Ивана Алексеевича, как собеседника, знает его неистощимый юмор, но много юмора было и у Лидии Алексеевны. Было необыкновенно забавно слушать их разговор.
Иван Алексеевич приглашал ее на литературные собрания "Молодой Среды", но она не вошла в литературную среду Москвы. Тогда ей было не до того: волновалась за сыновей, новая жизнь в Москве отнимала много времени. Да и у нас не было ни дня свободного: много знакомых, родных, всяких заседаний и развлечений. Мы долго не виделись. В конце осени 16 года Иван Алексеевич прочел в газетах о внезапной смерти Авилова. Я была на отпевании.
Весной 17 года моя мать встретилась с Лидией Алексеевной на Пречистенском бульваре, она уже была в полутрауре, - прошло полгода со дня смерти мужа, - мама восхищалась, как она была элегантно и изящно одета. Лидия Алексеевна просила маму передать нам, что они переехали в Гагаринский переулок, сообщила адрес, очень просила нас к ней зайти. И мы стали у нее бывать.
Квартирка была уже маленькая. За это время Ниночка вышла замуж за офицера военного времени, брата артистки Г., который много рассказывал о петербургских событиях, где он пережил революцию. Он был очень развязный, полная противоположность тихой, вдумчивой, малоговорящей и милой жене.
Лидия Алексеевна тогда нам с большим юмором рассказывала, как она вернулась из имения, куда ездила с няней за продуктами. Рассказывала о солдатах, которых уже было не мало в деревне и уйма в вагонах: все благодушны, наслаждаются своими привилегиями, среди молодых уже появились эс-эры.
- Да я ведь старенькая...
И ей сделалось очень смешно, и она едва вылезла.
А было ей всего пятьдесят два года!
В те времена мы ничего не знали о ее любви к Антону Павловичу. Она бережно охраняла свои чувства от всех, - так же, как когда-то оберегал их и Антон Павлович Чехов.
После октябрьского переворота мы иногда встречались с Лидией Алексеевной. Тогда в Москве уже говорили о Белом движении на Дону и о Корнилове.
Ее зять, офицер, отправился с Ниночкой на юг.
Лидия Алексеевна с сыновьями остались в Москве.
Мы уехали в Одессу 21 мая по старому стилю.
* * *
В 1953 году нам, наконец, удалось приобрести советское издание "Письма А. П. Чехова" (кроме двух первых томов). Мы их перечитывали. Иван Алексеевич, указывая мне, что нужно выписать, испестрил книги своими надписями и пометками.
Перечитал он в те времена все, что можно было достать в Париже о Чехове, а из прочитанного отметил исключительно содержательную статью Льва Шестова "Творчество из ничего" (в которой Шестов первый вопреки большинству критиков назвал талант Чехова "беспощадным"); книгу Курдюмова "Сердце смятенное" (в которой Иван Алексеевич находил много верного; "Живые лица" Гиппиус (ей он возражал); "Чехов в воспоминаниях современников" (на полях этого сборника множество его отметок и заметок, а под воспоминаниями Потапенко написано: "Все очень хорошо"); книгу Бицилли "Творчество Чехова" (на полях много заметок) и наконец книгу Ермилова "А. П. Чехов", которую я прочла Ивану Алексеевичу вслух, а он начал было делать из нее выписки в начале октября перед последним воспалением легкого, - эта болезнь его предельно ослабила.
(Делала я, тоже по указанию Ивана Алексеевича, выписки из рассказов Чехова, в которых он, по его мнению, проявил себя тонким поэтом).
Иван Алексеевич уже вплотную засел за работу: в книге он решил соединить многое из того, что он когда-либо писал о нем с тем, что после прочтения изумительных воспоминаний Авиловой открылось ему (как и все то, что он при чтении писем Антона Павловича вспомнил). Захотелось ему ответить и критикам.
"Петлистые уши", на которую Иван Алексеевич истратил полтора месяца - весь июль и половину августа, - и которую он очень ценил, как собрание своих совершенно противоположных по темам и характеру произведений: "самые жестокие и самые благостные", как он определил содержание этой книги. В это же время тратил он свои малые силы и на подготовку к "посмертному" изданию своих произведений, дневников 18-го и 19-го годов, которые он перечитал и окончательно со старой рукописью сверил, внося то, что он когда-то сознательно выпустил.
В бессонные ночи Иван Алексеевич, - в последний год жизни он почти лишился сна, - делал заметки на обрывках бумаги, иногда даже на папиросных коробках, - вспоминал беседы с Чеховым.
(На книге, где находятся "Подторжье", "Деревня", "Суходол" и "Стихотворения", написано его рукой: "Оконч. исправлено для нового издания, 20 октября 1953. Ив. Б.", то есть меньше чем за три недели до его кончины).
Я решила опубликовать все то, что Иван Алексеевич набросал о Чехове сам или продиктовал мне.
Вторая глава настоящего сборника это не опубликованные в эмиграции воспоминания о Чехове, прочитанные Иваном Алексеевичем "на литературном утреннике Московского художественного театра 17 января 1910 года, в день пятидесятилетия со дня рождения Антона Павловича".
Начать ее он решил метрическим свидетельством Антона Павловича: его радовало, что копия оказалась у него в руках, - он очень дорожил этим документом.
Во вторую часть книги (главы I-VI) вошли наброски; заметки, взятые Иваном Алексеевичем из своей записной книжки 1914 года; выдержки из чеховских писем (о творчестве, писателях, общественности и о жизни и болезни Антона Павловича, которые Иван Алексеевич хотел ввести в книгу о Чехове); замечания, сделанные Иваном Алексеевичем на полях книг литературоведа профессора Бицилли, Ермилова и во время чтения воспоминаний современников (В. А. Симова, В. Г. Короленко, И. Е. Репина, А. С. Лазарева-Грузинского, И. Л. Щеглова, И. Н. Потапенко, Т. Л. Щепкиной-Куперник, К. С. Станиславского, Вл. И. Немировича-Данченко, В. И. Качалова, М. Горького, А. И. Куприна, Н. Д. Телешова, В. В. Вересаева, С. Я. Елпатьевского, Евт. П. Карпова, Н. Гарина, Г. И. Россолимо).
В. Бунина
Париж.