11.
13 октября – 1 ноября 1945
Милая и дорогая Марья Самойловна,
Больше месяца тому назад начала Вам письмо, написала три больших страницы и… не кончила. Написать мне письмо теперь самое трудное дело. Очень много всяких забот, работ. Кроме дома, хвостов, у меня есть занятие для души. С моей кузиной, Наташей Барановой, мы разбираем письма Шестова, ее отца. Очень много интересных и значительных мест находим в них. Готовим материалы для его биографии. А для денег стучу на машинке – раз в одну неделю заработала больше тысячи франков, иногда приносят материал и оставляют, иногда диктуют. Эти дни приходит ко мне один автор, и я стучу статью о славянофилах, третьем Риме… Иногда приходится писать и по новой орфографии так, как теперь даже сама Екатерина Дмитриевна Кускова написала Яну письмо без ять, твердого знака и с другими новшествами. Теперь меня мало что удивляет. Все немножко сошли с ума.
Очень Вы нас тронули Вашей телеграммой, она пришла накануне, но я ее передала в день рожденья, которое, впрочем, мы не праздновали, так как новорожденный хотел забыть о нем и даже, как ни в чем не бывало, пошел обедать к Полонским. Уверяет, что они об этом не знали, как почти все наши друзья и знакомые, исключение Н. И. Кульман и Зайцевы. Но они ограничились открытками, зная отношение Яна к этому дню. Правда, через два дня были его именины, и Ляля спекла три пирога: два с вареньем из слив и один с говяжьей начинкой. Они были вкусные, и мы ими угощали гостей: В. А. Зайцеву, Феничку, которая пришла случайно, и Наташу Баранову. А вечером отправились все на Монпарнас, где “оставшиеся после кораблекрушения” сидят в кафе “Дом”[97] и мирно беседуют над бочками пива. Все стали милее, приятнее, обдерганнее, измученнее. Многим пришлось перенести немало.
не мог до сих пор найти, соглашался платить до тысячи франков в месяц за более или менее сносную комнату. Его материалы по его экспедиционным исследованиям отсылаются в Русскую Академию Наук. Павел Николаевич Милюков в последнем письме к нему советовал сразу же ознакомить русское правительство с тем, что он сделал. Он теперь зарабатывает себе на жизнь.
Феничка рассказывала мне, что была у Ангелины, которая на ее взгляд очень возмужала. Ваш внучек очарователен – самый занятный возраст.
Слышали, что Валя отправился к вам, как Вы его нашли? Изменился ли он?
А вчера был “вечер Адамовича”, он читал о четырех поэтах: Маяковском, Есенине, Ахматовой и Ос. Мандельштаме. К сожалению, о последнем он сказал мало: в одиннадцать часов раскрылась за ним дверь, и рослый дядя заявил, что пора кончать. Адамович выскочил за ним и выпросил еще льготную четверть часа, но нужно было по крайней мере полчаса… Это первый вечер как бы из прошлой забытой жизни. Публика прежняя, наша, только два-три лица из нового мира, но как все изменились! Постарели, посерели, настоящих молодых лиц не было. Один, приехавший из России, спрашивал: “А где же ваша молодежь? Так она интересуется литературой?!”. Но мы, вернее, многие те, что провели лихие годы на юге, испытали новые чувства: трудно передаваемую радость свидания: спаслись! Уцелели! И грусть непередаваемую, что многих из тех, кто всегда бывал на подобных встречах, уже нет с нами…
Зал был полон, но сбор небольшой, в несколько тысяч (4.500 фр.) всего франков – билеты стоили сто и пятьдесят франков. Но большинство было истинно приглашенными.
“матинэ”[98] – 25 ноября он будет читать о Лескове и прочтет что-то из этого писателя. На Адамовича я тоже немного продала. На Зайцева нужно больше: во-первых, времени много, а во-вторых, он только что поправился после неприятной болезни фурункулеза – гнойная сыпь на лице. Теперь он поправился, вчера тоже был на этом вечере, но вид не радует – еще больше обтянулось его иконописное лицо. Б. С. Нилус уже вчера продала четыре билета по сту франков на него, кажется, у своих родственников. Ее брат только что вернулся из Ваших мест. Я пока продала три на 200 франков.
Очень благодарю Вас за обещанную посылку. Цены здесь на теплые вещи такие астрономические, что я отношусь к витринам теперь не как раньше к магазинам, где что-то можно купить, а как к выставкам, музеям и подобным местам, где вещей не покупают.
Теперь главная забота о том, чем и как топить. Мы получили с юга две печки, пока в подвале лежат палки на “растопку”, по карточкам выдадут несколько сот (кг) угля и на Яна 400 кило дров! А затем разные обещания, мечты, покупка решо[99], которое при первом же разе испортилось. Парижане рассказывают ужасы о прошлом годе, у Нилус топилось только 17 дней. Я как-то ни о чем не беспокоюсь, хотя в моей комнате нет никакой печки и даже нет настоящего одеяла, свое я отдала Яну, надеюсь на свою меховую шубу, буду, как медведь, лежать и сосать лапу. Но Ян очень волнуется и что-то предпринимает.
Октябрь же в этом году удивительно хороший: много солнечных, с синим небом дней. Сегодня, пожалуй, в первый раз в комнатах холодно, но у нас теплее, чем у других, так как мало наружных стен, но, конечно, зимой будем жить не очень приятно. Ваша кофта пока очень меня согревает, и хорошо, что она широкая, могу напяливать на теплый костюм, хотя я стала полнеть – нужно перешивать пояса у юбок…
Любовь Германовна[100] все еще на юге. Жизнь и там не очень легкая. Трудно им с прислугой. А мы и не пытаемся искать даже фам де менаж, даже и за 20 франков в час. Все равно не найдешь!
Храни Вас Бог.
И еще продержала это письмо на столе. За эти дни был обед у Ельяшевичей. Было вкусно и весело. Ян смешил всех до слез в буквальном смысле этого слова. Вспоминали и Вас, и Алдановых. За широким просторным столом просидели 5 часов! Передайте Мих. Ос. наши поцелуи. Приветы друзьям и знакомым.
Ваша В. Бунина
Примечания
“Это было угловое кафе “Дом”, где не в пример другим монпарнасским кафе с их модернизированными залами, огромными зеркальными окнами и обилием электрического света, сохранилась в те годы старая парижская обстановка: молескиновые диванчики вдоль стен, не очень опрятные передники гарсонов, старомодные мраморные столики, цинковая стойка… Как обычно по вечерам, в кафе уже стояли облака табачного дыма. За столиками сидели завсегдатаи: художники в клетчатых куртках, незадачливые литератиры с косматыми прическами, непризнанные гении…”(“Литературное наследство”, т. 84, кн. 1, с. 689).
[98] Утренник (фр.).
[100] Любовь Германовна Добрая – дама-благотворительница, помогавшая нуждающимся литераторам. Приятельница В. Н. Буниной.