И. А. Бунин - Г. В. Адамовичу
18 ноября 1929 г. Грасс
18. XI. 29
"великокняжеский "! Потом - звезды, из которых я будто составил трехцветный флаг... Потом опять это упорное утверждение, будто бы цель "Арсеньева" - "плач о погибшей России"... И наконец, самое неожиданное: Ваше возмущение за революционеров1. Господи, что Вам до них! И чем я виноват, что молодому Арсеньеву было многое в них несносно? И ужели это несносное выдумано мною? И почему "нужно и "? А что же Вы не принимаете большевиков, "Чайный Союз Русского народа", еврейские погромы? - Впрочем, все это длинная материя. Главное, что мне хотелось сказать Вам сейчас, это то, что все мы очень сочувствуем горю Вашей семьи2, от души желаем, чтобы оно поскорее прошло, и что Вы все так очень милы и приятны мне. Обнимаю Вас и надеюсь, что на днях встретимся - мы, верно, скоро будем в Ницце. Привет всему Вашему дому от всех нас.
Примечания
1 "Современных записок", Адамович писал о новых главах "Жизни Арсеньева": "... в последнем отрывке новой части действие внезапно перебрасывается из России на юг Франции и связывается с эпизодом из быта эмиграции: смертью и похоронами великого князя Николая Николаевича. По всей вероятности, это отступление является лишь вольностью в ходе повести, а не ее заключением. Похороны великого князя в качестве заключения всей "Жизни Арсеньева" - это было бы слишком неожиданно, слишком насильственно по отношению к главной линии замысла. Но как знать, согласится ли с этим автор? "Жизнь Арсеньева" - это долгий, протяжный "плач о погибшей России", великолепная "отходная" всему тому, что Бунин в России любил: укладу, строю, устоявшемуся спокойствию и картинному благолепию ее, - и что в прежнем облике никогда не удастся никакими силами воскресить: уж кто-кто Может на этот счет обольщаться, только не Бунин <...> по силе одушевления "великокняжеский" эпизод, пожалуй, самый замечательный. Бунин вплетает в него описание южной зимней ночи, со стремительным мистралем и черно-вороненым небом, "в белых, синих и красных пылающих звездах". Он как будто не жалеет никаких средств, чтобы дать картину обреченности и непрочности всего сущего в нашем мире и достигает высокого пафоса. Особняком стоят главы о русской революционной интеллигенции. Написаны они едко и блестяще, хочется сказать "антологически". Бунин не любит Достоевского. Но при чтении этих страниц приходят на ум "Бесы" с незабываемой политической вечеринкой в них, когда какая-то девица ежеминутно выскакивает, чтобы заявить о "страданиях несчастных студентов". Тон и природа насмешки и там и здесь одинаковы. Эти главы "Жизни Арсеньева" сразу вызывают в сознании целый "вихрь" мыслей. Они по страстности своей никого не могут оставить равнодушными. Бунин коснулся в них темы чрезвычайно значительной в судьбах России и притом в наши дни чрезвычайно "болезненной". Многое можно было бы ему возразить, но это требует и места и времени. Самое простое и короткое возражение такое: все эти непримиримые революционеры из харьковского статистического бюро - все это ведь плоть от плоти России, русские из русских. "Отрицание ее прошлого и настоящего" - как пишет Бунин, - этому нисколько не противоречит, и приходится или принять всю Россию, какова бы она ни была, не только со "Словом о полку Игореве", несказанной красотой которого Бунин так основательно в своем романе восхищается, но и с провинциальными революционными статистиками, которых он не совсем основательно презирает - или найти в себе силы спокойно и с учетом последствий от нее отречься" (Адамович Г. "Современные записки". Кн. XL. Часть литературная // Последние новости. 1929. 31 октября. No 3144. С. 2).
2 "У моей сестры случился паралич на почве сердечной болезни. Это очень серьезно, и если она поправится, будет очень долго. Она не говорит и, по-видимому, наполовину потеряла рассудок" (Письма Г. В. Адамовича к З. Н. Гиппиус: 1925--1931 / Подгот. текста, вступ. ст. и коммент. H. A. Богомолова // Диаспора. Вып. 3. 2002. С. 528). После смерти матери (1933) Адамович заботился о сестре до ее кончины в 1952 г.