Бунин И. А. - Бунину Ю. А., 4, 9 апреля 1891 г.

57. Ю. А. БУНИНУ

4, 9 апреля 1891. Елец. 

Елец, 4 апреля.

Ты не поверишь, милый, родимый Юричка, до чего тронуло меня твое письмо. Господи! До чего чисто и благородно твое сердце! Есть люди, хорошо относящиеся ко мне, да ну их всех к дьяволу - только ты один истинно близкий, родной мне человек. Недавно очень-очень искренно я писал стихотв<орение> и в нем говорил:

О чем, да и с кем толковать?
При искреннем даже желании
Никто не сумеет понять
Всю силу чужого страданья...
И каждый из нас одинок
И каждый почти что невинен,
Что так от других он далек,
Что путь его скучен и длинен... 1
Нет, сейчас мне кажется несколько иное...

Прости это излияние - оно, может быть, не нужно тебе, но мне нужно, голубчик, дорогой мой! Это, брат, не сентиментальности, тем более, что в другой раз воздержусь. Право, много в моем "бытии" такого, что "было бы смешно, если бы не было грустно"2, по крайней мере, для меня. Представь себе, напр., такую историю. Вчера из Озёрок я поехал с Цвиленевым3 на Становую. Ехали через Середнюю Мельницу, так что подъехали прямо к платформе, т. е. переехать нельзя, надо объезжать около будки. Цвиленев (старик) поехал, а я слез и перехожу к платформе через линию. Стрелочник вышел и кричит, чтобы я не "смел переходить через линию". "Вот х<...>! - отвечаю я ему" - Чего ты кипятишься-то?" Он меня по матерку при рабочих. Я прихожу в вокзал и требую жалобную книгу. Жандарм - родственник стрелочнику - подает книгу и "принимая во внимание" мое говенное пальтишко, начинает глумиться. Я, ей-богу, не стал с ним ругаться, ни одного слова не сказал ему, а только записал его тоже в жалоб<ную> книгу. Он глянул и, видимо, струсил. И вот, чтобы оправдать себя косвенным образом, он требует у меня паспорт! "Да что ты, с ума сошел, говорю, меня вот все мужики знают, начальник станции, наконец, вот помещик (указываю на Цвиленева), который меня с младенчества знает..." - "Нам дела нет. Вид!" - отвечает жандарм. Вида, разумеется, нет, и вот составляется акт ("унтер-офицер Макаров, принимая во внимание на основании таких и таких-то статей постановил неизвестного человека, назвавшегося дв<орянином> И<ваном> А<лексеевичем> Б<униным>, а может быть, он не тот, отправить в ближайшее волостное правление для удостоверения личности..." Я к Цвиленеву - тот поскорее уезжает, я к начальн<ику> станции - тот - "не наше дело, может быть, ему кажется, что-нибудь подозрительным..." И в конце концов меня под конвоем мужиков ведут в Становую и, так как старшина в отлучке, запирают в холодную! - Расстроило меня это (я стал нервен, как жопа) до невозможности! Скука, на дворе дождь, в холодной - холод, вонь, мертвая тишина - и замок! До позднего вечера просидел я. Наконец пришел старшина, разумеется, узнал меня... но удостоверить мою личность не может<ари>, что В<аря> заболела тифом: едва говорит! Что мне делать? Поезда - ждать до другого дня, лошадей нанять - и не на что, да и некого - все работают... И вот я, как шалелый реву сижу в вокзале! Часам к 11 ночи я дошел до того, что по линии в темноте с 1 р. 20 к. в кармане пешком иду в Елец! Не поверишь? Богом тебе клянусь. Измучился от холода, от усталости, от дум о здоровье Вари до последних пределов. В 6 ч. утра пришел в Елец, заснул 1 ч. на вокзале (шел-то по линии) и явился в Елец. Слава Богу, здоровье В<ари> как будто лучше - может быть, и не тиф.

Сейчас сижу в Моск<овских> номерах у "Каустова". Выспался и ободрился. Денег - почти ни копейки, так что придется идти домой опять пешком. Ну да ничего!.. Или я идиот, или очень умен...

За последнее время жил в деревне. Из Орла от знакомых (от Белоконского и Евдокимова - не знаешь?) получил извещение, не желаю ли я поступить с мая до августа в земск<ую> упр<аву> статистиком - ездить по деревням. Жалованье - немного меньше 50 р., знаний особенных не нужно. Пишет, что если я желаю, то чтобы вскоре известил, прислал бы на имя председателя земск<ой> упр<авы> бумаги и прошение. Немедленно сообщи твое мнение об этом. Должно быть не поступлю, уже потому, что надо вскоре, а у меня бумаги в гимназии, за котор<ые> нужно 15 р. 

Орел, 9 апреля.

Был в управе у Евдокимова: он сказал, чтобы я представил бумаги до первых дней Страстной4 и буду статистиком. Работа - собирать сведения и больше ничего. Во вторник на Фоминой5 надо отправиться в командировку и ездить до первых чисел июля, ни одного дня за это время свободного не будет. Ну да ничего. Работа, говорит, такая, что легче не может быть. Что мне делать? Как я бумаги выкуплю, где за них взять 20 руб.? А страшно хочется!

Жалованье в месяц - 49 рублей, разъезды земские.

Ради Христа, ответь на Елец немедленно

Горячо любящий

тебя

Ив. Бунин.

Примечания

Печатается по автографу: РГАЛИ, ф. 1292, оп. 1, ед. хр. 18, л. 22--25.

На родной земле (1956).-- С. 386--388.

Год определен по содержанию и по связи с п. 56.

1 Бунин приводит вторую половину своего стихотворения "... Голубчик! Зачем говорить?..", опубликованного в "Орловском вестнике" (1891. - 22 янв. (No 22). - С. 2). Первая строка в цитате изменена, в газете - "Да и кому рассказать?"

2 "А. О. Смирновой": "Все это было бы смешно, // Когда бы не было так грустно".

3 Ф. М. Цвиленев.

4

5 Фомина неделя - следующая за пасхальной в 1891 г. была с 29 апреля по 5 мая.

Раздел сайта: