Бунин И. А. - Бунину Ю. А., 10 октября 1900 г.

444. Ю. А. БУНИНУ

Милый и дорогой Юринька! Еще в Одессе, задержал Куровский. Уезжаем завтра¹, причем маршрут изменен: едем на Берлин прямо в Париж, оттуда через Вену. В субботу² зашел в редакцию "Южного обозрения", хотел поговорить с Цакни. Не застал. Тогда послал посыльного к Анне, написал следующее: "Сегодня в 5 ч. зайду, чтобы видеть ребенка. Не намереваюсь вести с Вами никаких переговоров, так что можете быть спокойны. Очень прошу Вас не затевать из-за этого неприятной истории. Ив. Бунин". Ответ пришел на словах: "Хорошо". Я отправился. Из передней Элеонора, с которой мы неловко раскланялись, пригласила меня в кабинет, где сидел Цакни: "Ребенка сейчас принесем сюда". Сижу молча, Цакни начинает: "Аня не совсем здорова еще..." Я спросил: "Кажется, были тяжелые роды?" - "Да". Внесли ребенка. Дай ему Бог здоровья, очень, очень тронул он меня: милый, хорошенький, спокойный, только головку держит что-то набок. Спрашиваю, что это значит. Говорит, что это оттого, что ему неловко на диване в конверте. А Элеонора входит и злобно: "Это оттого, что мать едва не умерла!" Точно я виноват, е<...> их мать! Затем спросил как зовут - Николай, но еще не крестили, ждут Лелю Ираклиди. Перекрестил и ухожу, Цакни - "Я с Вами выйду". Выходим, он говорит: "Вы, конечно, имеете право видеть ребенка, но, пожалуйста, предупреждайте, а то Аня страшно волнуется. Впоследствии мы это урегулируем". Я говорю: "Да нужно, как и вообще пора нашу историю урегулировать". - "Т. е. как?" - "А так, говорю, я эту историю считаю далеко не конченной". - "Что Вы хотите сказать? Аня решительно говорит, что не может жить с Вами, даже с ужасом вспоминает о вас". Я говорю, что не знаю, чему она ужасается, но дело в том, что я имел вовсе не то в виду: о нашем сожитии не может быть и речи. "Так что же вы имеете в виду?" - "Развод, говорю, причем считаю, что пора Вашей дочери поступать со мной более порядочно". - "Т. е. что это значит?" - "А то, говорю, что поступила она возмутительно, она во всем виновата и должна расплатиться". - "Так, говорит, думайте о разводе, я очень рад, что Вы вступили на этот путь". Я говорю: "Думать я не стану, ибо должна дать развод она".

И начался у нас бурный разговор. Цакни захлебываясь стал говорить, что виновата во всем не она, а я, что письмо твое к нему весной оскорбительно, что оно все написано с моих слов и неверно. Я прервал его и говорю, что он не может, надеюсь, ни одного факта указать неверного, что мне решительно все равно, как он думает; кто виноват. Важно то, что я считаю ее виноватой, никогда не возьму на себя вины и добьюсь развода от нее³. "Но, - кричит, - как же это сделать?" - "А это, говорю, решительно не мое дело". - "Хорошо, говорит, я поговорю с адвокатами, я рад, что Вы вступили на эту дорогу". - "Радоваться, говорю, особенно нечего, а пора начать дело". - "Но Вы понимаете, что Вы должны быть великодушны!.." - "Ну, - я говорю, - я не идиот, чтобы еще великодушничать с Вашей дочерью. Думайте о разводе, теперь, говорю, есть какие-то послабления". - "Хорошо, говорит, я поговорю с юристами". - "Непременно, говорю, надо. И о ребенке надо подумать". - "Это, говорит, будет зависеть от чувств матери". Я говорю: "А мои чувства будут приниматься в расчет когда-нибудь?" Ну, словом, поговорили крупно и раскланялись. Думаю написать Анне из Парижа, где покажу гнусность ее поведения и скажу опять о разводе. Пиши мне в Париж по этому поводу.

Здесь все нас с тобой очень любят, кланяются тебе. Прощай, пиши о Сивке и о наших - в Париж, Крепко тебя целую.