Бунин И. А. - Бунину Ю. А., 22 июля 1890 г.

24. Ю. А. БУНИНУ

Милый и дорогой Юринька!

Исполняю твое условие, - пишу сию минуту же по получении письма. Оно меня ужасно обрадовало, - я думал, что ты не ответишь так мило - скоро. Ты пишешь, что ты рад, получая мои письма; я, брат, вдесятеро более рад. За последнее время я как-то особенно чувствую тяжесть от того, что не вижу тебя. Я не то что понял, - почувствовал, что никто в мире не может быть для меня таким милым, дорогим другом и братом. Поверь, голубчик Юринька, что все, что я говорю, - искренно, даже больше, - не могу выразить, до чего я люблю и уважаю тебя! Сейчас я в Орле. Приехал с двумя барышнями (елецкими) с некой Елен<ой> Ник<олаевной> Токаревой¹ и девицей Пащенко. Я уже писал тебе про этих Пащенко; девица мне очень нравится. Умная, красивая и славная. Только ты не подумай, что я стал Дон Жуаном и "влюблен" уже в нее. Напротив, - я, брат, стал очень равнодушен ко всему этому. С Н<астей>² все кончено. Да и слава Богу, что кончилась эта позорная история. Ни я, ни она не оттолкнули, так сказать, определенно друг друга, - так как-то разъехалось. Больше, разумеется, она. Я все-таки любил ее, т. е. привязан был, если хочешь - любил свою любовь. Осталось какое-то грустное утомление. Ну да что об этом толковать. "Что прошло - того не будет". Впрочем, ты не подумай, что я стал вообще вял к поэзии, к красоте в любви и природе. Нет, я все такой же. В настоящее время все читаю Полонского и очень часто испытываю ощущение, которое характеризовал Фофанов:

"Он мрачен, он угрюм, душа его полна
Каких-то смутных слов и ноющей печали
И плачет, как струна..."³

Что за милый и дорогой Полонский! Напр.:

Ночь холодная мутно глядит
Под рогожку кибитки моей;
Под полозьями поле скрипит,
Под дугой колокольчик гремит,
А ямщик погоняет коней.
За горами, лесами, в дыму облаков
Светит пасмурный призрак луны;
Вой протяжный голодных волков

Мне мерещатся странные сны...
Мне все чудится, будто скамейка стоит,
На скамейке старуха сидит,
До полуночи пряжу прядет,
Мне любимые сказки мои говорит,
Колыбельные песни поет"⁴... и т. д.

Удивительно хорошо, за исключением подчеркнутой на этой странице строки [Имеется в виду строка: "Мне все чудится, будто скамейка стоит...".]!..

Читаю "Войну и мир" и в некоторых местах прихожу в неистовый восторг. Что за прелесть, напр., эта Наташа! Великое мастерство! Просто благоговение какое-то чувствую к Толстому! Читаю еще Островского, - сейчас "Снегурочку". Был вчера в летнем саду "Эрмитаж" и в его летнем театре. Тут играет какое-то товарищество во главе с каким-то Тинским⁵. Представление состояло из чтения куплектов и избитых стихотворение ("Эх, кабы Волга-матушка да вспять побежала"), сцены поединка из оперы "Евгений Онегин"⁶ и пения романсов. Впечатление ото всего жалкое, хотя вообще тут актеры недурные. Пел какой-то Львов - молодой человек, худой, немного с кривыми ногами, с всклокоченной головой. При сильных нотах по-идиотски (без резкости) вытягивает физиономию, наклоняется всем корпусом вперед и с ужасными глазами орет на весь театр:

Там, гдэ буря на просторе
Над пучиною шуми-и-ит!⁷

Пение в поединке тоже было говенное, но мотив арии Ленского мне очень понравился. 

Евгений писал тебе, что ред<акция> "Орл<овского> вестн<ика>" покупает у меня стихи⁸, дают 500 руб. (клянусь Богом!), но с тем, чтобы они печатать могли сколько угодно изданий и чтобы стихотв<орений> было штук 150. Я на это не соглашаюсь; они предлагают еще условие: 100 руб. за одно издание, издать только в 500 экземплярах. Как думаешь, согласиться? Напиши, ради Бога, об этом поскорее. Издадут, говоря, превосходно и на обложке будет сказано, что "ограниченное число экземпляров". 

Теперь о наших новостях. Их почти нет, кроме, разве, того, что роман нашей кузины⁹, кажется, уже кончился: ее любовник (Штейман) купил себе имение и заглядывает к ней редко; видно, надоела. Потом, - ты представить себе не можешь, что у них за отношения. Он теперь, когда приезжает, на всяком шагу придирается и при всех прямо ругает ее: "Что ерунду несете, что за бабье глупое любопытство, убирайтесь от меня подальше" и т. д. Вот приедешь, сам увидишь, если не веришь. Она только смущенно, б<...> улыбается...

Николаевы - это арендаторы Козаковского в Глотовом имении. Отец - жид выкрест, старик, хрипучий, худой, необыкновенно притворно радушный; сын - поэт, рыжий, хромой, худой, как щепка, из III класса гимназии. Думает о себе черт знает что и, кажется, занимается онанизмом. Да, кстати, об онанизме: Николай Осипович¹⁰ теперь у нас живет.

Надеюсь все-таки, что ты непременно приедешь в августе. Тогда посмотришь всех сам.

Евгений после продажи не знает, что будет делать. Будет, наверно, искать имение побольше.

Прощай пока, мой дорогой и милый Юринька.

Читал мое стих<отворение> в послед<ней> "Книжке Недели"¹¹?

Пиши же скорее, хоть на Измалково, на Григория Андреевича.

Примечания

Печатается по автографу: РГАЛИ, ф. 1292, оп. 1, ед. хр. 18, л. 29--31.