Бунин И. А. - Пащенко В. В., До 20 января 1895 г.

198. В. В. ПАЩЕНКО

Варя! Третий месяц я сгораю на медленном огне. Безумен ли я, ничтожен ли, но я испытываю невыразимые мучения. Если бы я мог видеть тебя, я бы все сказал, я бы все выразил тебе. Но не могу я писать - ничтожными слабыми словами говорить про тот ад, который творится у меня в душе. День начинается моим напряженным горячим желанием, чтобы он прошел как можно скорее. А вечером - почти каждый вечер я плачу и молюсь, как никогда не молился, чтобы Господь вынул мою душу или послал мне внезапное, неожиданное утешение, чтобы он раскрыл твое сердце для любви, для жалости, для проникновения в мое изболевшее сердце, и как ребенок жду чуда и все надеюсь, что ты схватишь, наконец, тот светлый момент ясности душевной, в который становишься выше затирающей нас жизни и поймешь и представишь себе все. Заклинаю тебя Спасителем - подумай еще раз обо мне и о себе! Твой отец сказал, что ты имени моего слышать не можешь - но как же мне поверить этому? Нельзя этому быть. Самые злые люди прощают закоренелых злодеев. Правда, ты во мраке каком-то была, ты настолько мало представляла мои ощущения - эту дикую силу ощущений, которую я переживал и в которой все-таки выше них и яснее подымалось одно - любовь к тебе, настолько мало представляла, что даже не поняла моего письма, не поняла, сколько мне нужно силы, чтобы написать его спокойно и трезво - для тебя же, потому что я знал, что мое отчаянье, мои слезы ты не оценишь в те дни, и насколько, значит, была выше моя любовь к тебе других ощущений, или я после моего позора, после твоего полного презрения к убитому тобой человеку - все-таки решился писать тебе.

Потом я перенес кровавую обиду - что творилось во мне - тому нет никаких слов. Но и над всем этого последнего опять поднялось одно - самое нежное, самое горячее чувство к тебе. И вот опять говорю тебе: все прощу, все забуду, со всеми и со всем примирюсь. Во всем, в чем был виноват - за все каюсь, все переменю - вернись ко мне, воротись! Я неистовствовал, я как на огне извивался, теперь - я совсем гибну - страшная тяжесть на душе, тупое, мертвое отчаянье. Опомнись, Варя, оглядись, одумайся - могу ли я говорить неправду, мог ли я и можешь ли ты после всего случившегося не понять, люблю ли я тебя и насколько ты, близка ли ты мне душою, всем существом своим. <нрзб>, Варя, было больно. Да из-за чего же, наконец.

что после всего пережитого я не стал глубже и серьезнее. Да Боже мой, каково писать письмо, которое пройдет через третьи руки, как в тюрем<ном> замке.

Он¹, конечно, читает твои письма - это далеко не деликатно.

Примечания

Печатается по автографу: ОГЛМТ, ф. 14, No 4956 оф.