Бунин И. А. - Пащенко В. В., 19 марта 1892 г.

132. В. В. ПАЩЕНКО

На войну меня не возьмут - это ты знаешь; мы об этом толковали многое множество раз и странно, что ты забыла про 2-й разряд моего ополченства¹. Не знаю, жалеешь ли или радуешься этому ты, а я сильно доволен. Идти или быть взятым на войну за освобождение, за народные интересы, как, напр., на войну 1877 года² - имеет цель; но участвовать в идиотской, бессмысленной резне, возникшей из-за дипломатических пошлостей (именно такова будет теперешняя война³) не только не имеет цели, но даже подло. И, следовательно, я, довольный тем, что мне вообще не придется рисковать жизнью из-за противного всякому мало-мальски образованному человеку дела, теперь доволен вдвойне. Что же касается участия в войне сестрой милосердия⁴... это, конечно, несколько другое дело. Одно скажу - пойти в сестры милосердия - значит сделать большой шаг (не с моральной точки зрения, - я об ней не говорю) - для личной жизни всякого. Ты его уже сделала, - значит, поставила на карту свою жизнь, свое здоровье, свое будущее положение, место в Управлении. Осуждать или не осуждать не смею, тем более, что этот шаг сделан, поправить или шагнуть назад нельзя (раз записалась - хочешь не хочешь - возьмут) и ты мне говоришь о нем уже тогда, когда он сделан. Это, конечно, весьма неестественно: человеку, с которым ты связала свою жизнь, который считает тебя близким на всю жизнь, можно было сказать об этом раньше, чем поступить так или иначе. Можно было поступить как угодно... но, право, сказать можно было раньше. Напр., я если бы вздумал, твердо решил переселиться, положим, в Америку - сказал бы тебе об этом, а не написал бы письмо уже из Нью-Йорка: "переселился, мол"...

Убежден, что когда я говорил, что доволен, что не пойду на войну, ты подумала приблизительно так: "трусость сидит в нем!" Ну и что же, хотя бы даже и в самом деле у меня не убеждение говорит, а трусость? Трусость, - которая заставляет человека отказаться, напр., от своих убеждений - дело скверное, но ведь и военная храбрость (да и вообще всякая, которая вытекает из душевного безумия) - не особенно важна. Сердце человека, который воспламеняется при звуках маршей, вспыхивает при виде крови, дыма и выстрелов - сердце дикаря, сердце, в котором остались, перенаследовались задатки разбойничьих народов. Было ведь время, когда и дуэлисты считались мужественными и благородными господами; и это время проходит, и в будущем будут иные идеалы и храбрости, и душевного благородства, и человеческих отношений.

Прости мне, зверок, но я скажу тебе вот что: не исключительно тобою руководит пойти в сестры милосердия - желание помогать раненым, - нет, не исключительно. Я думаю это потому, что ты об этом толковала давно, когда еще никто и не думал о войне. И не раз толковала. На этом основании я думаю, что тебя увлекает почти внешняя форма этого дела, сознание подвига, какая-то возвышенная красота его... А может быть, я ошибаюсь... Вспомни только, что редкий студент-медик, новичок, выдерживает без обморока операции. А ведь там будут делать их не на мраморных столах, без всяких хлороформов. Вдумайся, представь себе эти картины... Ну, словом, я в себя не приду от этого известия! Спасибо за него!..

Письмо твое такое любовное и хорошее, что хотелось бы сказать многое тебе. Но, ей-богу, у меня все отступает теперь Бог знает куда...

Что я напишу Женьке⁵? Что с нею?

Что за личность этот новый сотрудник. Почему он "приличный, а (главное) способный"? Из "Южного края", из подлой кабацкой газеты⁶! Недурно!

А, впрочем, ну их всех к черту!..

Прощай пока, Варек, милый, хороший мой. Пиши. А то и я буду молчать. Крепко целую глазы, лапочки и все, все.

P. S. Карточки пришлю. Я было раздумал сниматься... Повестку на деньги получил (из дома), отсылаю за бумагами. Ну, ей-богу, смерть моя!.. Зачем ты мне написала про эти сестры мил<осердия>!?

Примечания

Печатается по автографу: ИМЛИ ОР, ф. 3, оп. 3, No 13, л. 20--22.