20 февраля 1945 года
Дорогой Корси,
Была два раза у Любовь Александровны. Лежит, бедная, в большом комфорте, не видит ужасов, которые всегда дает общая палата больницы, но, конечно, ухода настоящего нет. А стоит дорого: комната наполовину меньше, чем моя балконная, где Вы спали. Кровать, зеркальный шкап, тумбочка и стул. Вчера принесли нечто похожее на высокий табурет, который и заменяет стол, есть она кроме картофельного пюре почти ничего не может, так как боли в желудке не проходят. Молока до сих пор не дают, хотя она на режиме, и дает не сто франков, а сто двадцать. Ужас, ужас! А ничего не поделаешь. Она просила доктора Веттервальда к ней придти, может быть теперь он начнет лечить ее желудок. Чтобы доехать из госпиталя в пансион, пришлось заплатить шоферу (он и вносил ее, в пансион ведет крутая лестница) двести франков. Перевезла ее какая-то барышня, служащая в "Секюр насиональ". Но и за это надо быть благодарным судьбе. Найти сейчас в Грассе комнату невозможно. Надо надеяться, что все же месяца за два-три она поправится и будет в состоянии хоть ковылять, а пока лежит. От нас это ближе, а главное нет такого большого подъема. Это нужно спуститься по лестнице, которая ведет к протомойне, и взять налево и идти по довольно отлогому шоссе. И на полпути к Бельведеру этот Бельком и находится. Пойду и сегодня - нужно отнести лекарство: одно нашла, а другого в трех аптеках не было, просила купить виноградного сока, так как пить нечего, а вино ей вредно. Главная ее беда - нет человека, который бы жил для нее. На ней я вижу весь ужас одинокой жизни.
А мы уже на отлете. Хозяйка, не помню, писала ли я Вам, просит к первому апреля освободить виллу. Мы просим дать нам еще месяц сроку. Страшно ехать в Париж так рано: дома все промерзли и может быть плохая погода. Да и поездов еще очень мало, и будут ли они через месяц - неизвестно. Вот и подводишь итоги своей жизни на Жанет. Больше тяжелого, чем радостного. Правда, время такое, что о радости стыдно и думать, но все же хотелось бы и для себя ее немного иметь, а ее нет. Жаль мне, конечно, кое-что и здесь: моего уединения, простора. Отсутствие городской суеты и частых свиданий с людьми, которые тебе не дают ничего, ни для ума ни для души. Здесь от этого было хорошо защищаться высотой, не так легко добраться. Но с другой стороны, хочется видеть близких сердцу, хочется побыть с теми, с кем можно отвести душу. Кроме того, отсутствие церкви очень меня мучает. Трудно молиться всегда одной. Хочется и церковной атмосферы, которая иной раз очень успокаивает и поддерживает. Пасха наша православная в этом году поздняя, 6 мая. Мечтаю и боюсь, что не будем еще на Страстной в Париже, а как бы хотелось, ведь с сорокового года путем не говела. Поедешь в Ля Бокка к обедне, исповедаешься, причастишься - вот и все. А если бы в конце апреля мы уехали бы, тогда как раз попали бы к Страстной. И Светлую литургию отстоять можно будет, и к Чаше подойти. А то в прошлом году я, кажется, так и не слыхала "Христос Воскресе", только, выйдя в сад, мы с Лёней вполголоса пропели "Христос Воскресе" в полночь...
Гревы, отец был правитель канцелярии у Кирилла Владимировича, вот и хамит вероятно потому...
(Конец письма утрачен).