Детство
Иван Алексеевич Бунин родился в Воронеже 22 октября 1870 года.
"...мне казалось, - пишет Иван Алексеевич в 1940 году, - да и теперь иногда кажется, что я что-то помню из жизни в Воронеже, где я родился и существовал три года. Но все это вольные выдумки, желание хоть что-нибудь найти в пустоте памяти о том времени. Довольно живо вижу одно, нечто красивое: я прячусь за портьеру в дверях гостиной и тайком смотрю на нашу мать на диване, а в кресле перед ней на военного: мать очень красива, в шелковом с приподнятым расходящимся в стороны воротником платье с небольшим декольте на груди, а военный в кресле одет сложно и блестяще, с густыми эполетами, с орденами, - мой крестный отец, генерал Сипягин".
Вера Николаевна Муромцева, жена Бунина, вспоминает: "Мать его, Людмила Александровна, всегда говорила мне, что "Ваня с самого рождения отличался от остальных детей", что она всегда знала, что он будет "особенный", "ни у кого нет такой тонкой души, как у него"... "В Воронеже он, моложе двух лет, ходил в соседний магазин за конфеткой. Его крестный, генерал Сипягин, уверял, что он будет большим человеком... генералом!"
Отец, Алексей Николаевич Бунин, бывал невоздержан в питии, увлекался картами, но несмотря на эти пороки, его все очень любили за веселый нрав, щедрость, художественную одаренность. В его доме никогда никого не наказывали. Ваня рос, окруженный лаской и любовью. Мать проводила с ним все время и очень его баловала.
В 1874 году Бунины перебрались из города в деревню, на хутор Бутырки Елецкого уезда Орловской губернии, где было последнее бунинское поместье. Бутырки находились в глуши среди бескрайних полей. "Зимой безграничное снежное море, летом - море хлебов, трав, цветов... И вечная тишина этих полей, их загадочное молчание..." Так через много лет напишет он в "Жизни Арсеньева". Попав в деревню, Ваня был потрясен природой, и ему запомнились, как он мечтал взобраться на облачко и плыть, плыть на нем в жуткой высоте, и как он просил мать, когда она его убаюкивала, сидя на балконе, перед сном, дать ему поиграть со звездой, которую видел из своей кроватки. Через тридцать восемь лет, тоскуя по матери, умершей за два года до того, он писал стихи, начинающиеся:
- Дай мне звезду, - твердит ребенок сонный,
- Дай, мамочка .......
- Дай, мамочка... Она с улыбкой нежной
Берет худое личико:
- Что, милый?
- "Вон ту звезду..." - "А для чего?"
- "Играть..."
В "Жизни Арсеньева" Бунин пишет о самом сильном впечатлении того времени, которое произвела на него поездка в Елец за сапожками для него: "Эта поездка, впервые раскрывшая мне радости земного бытия, дала мне еще одно глубокое впечатление". Слова кучера: "В аккурат сапожки" запомнились ему на всю жизнь, и подаренная плетка со свистком, а главное "звон, гул колоколов с колокольни Михаила Архангела, возвышавшейся надо всем в таком великолепии, в такой роскоши, какие не снились римскому храму Петра, и такой громадой, что уже никак не могла поразить впоследствии пирамида Хеопса". И еще он увидал за решеткой тюремного окна узника, " с желтым пухлым лицом, на котором выражалось нечто такое сложное и тяжелое, чего я еще тоже отроду не видывал на человеческих лицах: смешение глубочайшей тоски, скорби и тупой покорности, и вместе с тем какой-то страстной и мрачной мечты".
С очень раннего возраста обнаружились в мальчике две противоположные стороны натуры: подвижность, веселость, художественное восприятие жизни, - он рано стал передразнивать, чаще изображая комические черты человека, - и грусть, задум-чивость, сильная впечатлительность, страх темноты в комнате. И эта двойственность, с годами изменяясь, до самой смерти оставалась в нем. Все, кто соприкасался с ним, хорошо знали его первые свойства, но очень немногие, только близкие по духу, знали о его других чертах.
Эта двойственность зависела от резко противоположных характеров родителей. Мать, в отличие от отца, имела характер меланхолический, очень любила поэзию, была религиозна.
Лет восьми на Ваню напало желание лгать, и так продолжалось с год. Вот как он сам объясняет это явление:
"Я многое кровно унаследовал от отца, например, говорить и поступать с полной искренностью в том или ином случае, не считаясь с последствиями, нередко вызывая этим злобу, ненависть к себе. Это от отца. Он нередко говорил с презрением к кому-то, утверждал свое право высказывать свои мнения, положительные или отрицательные, о чем угодно, идущие вразрез с общепринятыми.
- Я не червонец, чтобы всем нравиться! Он ненавидел всякую ложь и особенно корыстную, прибыльную; говорил брезгливо:
- Лгут только лакеи.
И я был в детстве и отрочестве правдив необыкновенно. Как вдруг случилось со мной что-то непостижимое: будучи лет восьми, я вдруг предался ни с того ни с сего страшной бесцельной лживости; ворвусь, например, из сада или со двора в дом, крича благим матом, что на гумне у нас горит рига или что бешеный волк примчался с поля и вскочил в открытое окно людской кухни, - и уже душой всей веря и в пожар, и в волка. И длилось это с год, и кончилось столь же внезапно, как и началось. А возвратилось, - точнее говоря, начало возвращаться, - в форме той сюжетной "лжи", которая и есть словесное творчество, художественная литература, ставшая моей второй натурой с той ранней поры, когда я начал писать как-то совершенно само собой, став на всю жизнь только писателем".
До восьми лет он картавил, не произносил буквы "р". Скорее всего это было из подражания кому-нибудь, так как, когда брат Евгений накричал на него за это, он сразу перестал картавить. Но в детстве, если не исполнялось его желание, он падал на пол и кричал: "Умиаю-ю! умиаю-ю!"
В Бутырках Ваня подружился со сверстниками - крестьянскими детьми. Они бывали у него в гостях, и он бывал в их избах. Одного мальчика он так полюбил, что часто требовал, чтобы он оставался у него ночевать, и это возмущало их строгую няню. Со всеми он был на равной ноге; от более сильных ему иногда попадало, но он никогда не жаловался дома.
Когда подросла сестра Маша, он стал брать ее с собой в сад, на гумно, рассказывал ей сказки, самой любимой была "Аленький цветочек". Пастушата научили их есть разные травы, и однажды они попробовали белены. К счастью, няня, вовремя узнав об этом, стала отпаивать их парным молоком, чем и спасла.
Родители брали Ваню и младших сестер, в церковь в селе Рождество. Он любил церковные службы, хотя ему, не привыкшему к дисциплине, было утомительно их выстаивать.
Возили детей и к бабушке, матери Людмилы Александровны, в Озерки, которые находились в нескольких верстах от их хутора. Ване очень нравилась бабушкина усадьба.
...Когда Ване было лет семь-восемь, на Рождество приехал из Москвы Юлий, уже окончивший математический факультет и учившийся на юридическом. Были приглашены гости, Алексей Николаевич пел под гитару, острил, всем было весело. Но в конце святок заболела Саша, младшая девочка, любимица всего дома. Спасти ее не удалось. Это так потрясло Ваню, что уже никогда у него не проходило жуткое изумление перед смертью. Вот как он сам записал об этом: "В тот февральский вечер, когда умерла Саша и я бежал по снежному двору в людскую сказать об этом, я на бегу все глядел в темное облачное небо, думая, что ее маленькая душа летит теперь туда. Во всем моем существе был какой-то остановившийся ужас, чувство внезапного совершившегося великого, непостижимого события".
Вскоре после смерти Саши кто-то из Ельца привез книжки "Жития святых", и Ваня набросился на это чтение, стал много молиться, держать посты, даже сплел из веревок нечто похожее на "власяницу" и носил ее под рубашкой. Сапожник, ездивший в город за товаром, по просьбе Вани покупал ему там все новые книжки о святых.
За три года до поступления Вани в гимназию у Буниных поселился Николай Осипович Ромашков. Он был сыном состоятельного помещика, бабушкиного соседа по имению. Он был очень образован, знал несколько языков, включая греческий, играл на скрипке, но характер имел трудный, был несдержан, самолюбив и поэтому не мог ни с кем ужиться, не мог нигде служить и не мог оставаться в имении отца. У Буниных, однако, он прожил три года.
Николай Осипович стал учить Ваню грамоте по "Одиссее" и "Дон Кихоту", пробудил в нем интерес к странствиям, к средневековью и вообще сыграл большую роль в раз-витии его ума и вкусов. Он же подготовил Ваню к поступлению в гимназию. Все лето 1881 года Ваня готовился к экзаменам, которые были назначены на август. Юлий, приехавший домой на каникулы, тоже участвовал в подготовке брата.
Любовь к литературе пробудилась у него с самого раннего детства, когда мать читала ему стихи. К моменту поступления в гимназию он уже знал и любил произведения Пушкина, Гоголя, а Страшная месть" его не просто потрясла, но, как он потом напишет в "Жизни Арсеньева" пробудила в его душе чувство которое ""вложе-но в каждую душу и будет жить вовеки, - чувство священней-шей необходимости конечного торжества добра над злом и пре-дельной беспощадности, с которой в свой срок зло карается. Это чувство есть несомненно жажда Бога, есть вера в Него..."
На экзамены в Елец повез его Алексей Николаевич. В.Н. Муромцева так пересказывает воспоминания мужа: "Прощанье было тяжелое: мать едва сдерживала рыдания, плакали Маша и нянька, слезы навертывались и у Николая Осиповича, только Юлий с отцом посмеивались, переглядываясь, и отец быстро положил конец прощанью.
- Присядем!
Хотя Ваня и был взволнован, но бодрость отца, прелесть августовских полей и большая дорога успокоили его. Кроме того, в душе он надеялся: "авось не выдержу", хотя Юлий уверял, что ничего нет страшного.
Экзамены оказались легкими: рассказал о амаликитянах, написал под диктовку: "снег бел, но не вкусен", помножил два двузначных числа, начал читать стихи, но, к его огорчению, учитель не дал ему кончить их. Вот и все.
"Да, Юлий прав, - думал новоиспеченный гимназист, - он все знает".
К старшему брату он уже относился, как к необыкновенному человеку; кроме того, ему нравилось его лицо, юношеская худоба, лучистость синих глаз; вызывало уважение, что он уже на втором факультете, а по окончании гимназического курса был награжден золотой медалью! Ему, как, впрочем, почти всем их родным и знакомым, казалось все это чем-то необыкновенным, так как большинство из его сверстников в их округе не кончило и курса гимназии.
недели на две.
А дома отец все повторял: "Зачем ему эти амаликитяне?" - и стал брать его с собой на охоту, когда ездили на дрожках, а рядом бежал легаш. Ходили и пешком. Отразилось это и в "Далеком" и в последних главах первой книги "Жизни Арсеньева".
Эти последние свободные недели в Бутырках были особенно сладки. Юлий тоже стал брать его с собой на вечерние прогулки, и он почувствовал себя старше.
На душе было двойственно: пугала теперь уже и долгая разлука с родными, Николаем Осиповичем, житье "нахлебником" в мещанской семье, и в то же время интересовала новая жизнь, товарищи, родилась мечта о закадычном друге. Правда, Елец разочаровал его, не произвел того впечатления, как четыре года тому назад: показался и меньше, и грязнее, но все же это город..."
Ваня стал жить у мещанина Бякина. "В доме был заведен строгий порядок, отец всю семью держал в ежовых рукавицах, был человек наставительный, неразговорчивый, требовательный. И Ване было очень странно попасть к таким людям после их свободного беспорядочного дома. Первый день был особенно темный от низких туч, и когда отец уехал, то было грустно сидеть в чужой комнате в полутьме, но лампы зажечь раньше положенного времени не полагалось. Запомнился на всю жизнь и первый ужин, состоявший из похлебки, рубцов с соленым арбузом и крупеня. Ваня не мог из-за запаха есть рубцов и ел только соленый арбуз, который ему нравился.
- Надо, барчук, ко всему привыкать, мы люди простые, русские, едим пряники неписаные, у нас разносолов нету,..
И эти слова Ваня запомнил на всю жизнь, почувствовав, что Бякин очень гордится своей русскостью. И чем дольше жил у них, тем больше понимал, как Бякин любит Россию и гордится ею. Любил он и стихи, иногда заставлял мальчиков декламировать разных поэтов, гордился, что Никитин и Кольцов были мещанами: "Наш брат, мещанин, земляк наш!" - не раз повторял он. Уважал просвещение, сына отдал в гимназию.
Как часто отрицательные события в жизни оказываются полезными, особенно если они встречаются в жизни будущих писателей.
Не живи Ваня в чуждой ему среде в первые годы гимназии, не узнал, не почувствовал бы до конца мещанского быта, не понял бы и мещан по-настоящему. Он всегда говорил, что мещане очень талантливы, предприимчивы, деловиты и что на них глав-ным образом держалось благосостояние России. Были у них и свои нерушимые законы. В этом сословии жила не только любовь к России, но и гордость ею. Конечно, не все были в Ельце Бякины, не все были честны и принципиальны, но все же удачно, что именно к Бякину попал Ваня", - пишет В.Н. Муромцева.
Каникулы Ваня провел в Бутырках, которые находились от Ельца в тридцати верстах.
"Это лето было одним из самых счастливых для всей семьи, которая вся была в сборе. Решили на семейном совете продать Бутырки мужикам, а на деньги, оставшиеся после уплаты долгов, поправить дом в Озерках и на следующую весну туда пере-браться. Земли там было десятин двести, больше, чем в Бутыр-ках, и все надеялись на приятную жизнь, так как в Озерках кроме этой усадьбы было еще две: Рышковых и Цвеленевых, поэтому не будет так одиноко, как на хуторе. Рядом с усадьбой - пруд, есть где купаться, полоскать белье; сад тоже больше, больше и фруктовых деревьев; словом, мечтать можно было вдоволь.
А для Вани и в Бутырках было раздолье; его стали отпускать в ночное, он уже хорошо ездил верхом, был от природы ловок "и смел. Начиналась дружба с Юлием, который после дневного чтения и других занятий по вечерам гулял и брал всегда с собой Ваню, рассказывал о звездах, о планетах, зная, что с младенчества его маленький брат любил небесные светила.
С отцом он ходил ловить перепелов на вечерней заре, - это одно из самых очаровательных и поэтических времяпрепровождении. Кругом тишина, нарушаемая только боем перепела, и непередаваемая прелесть полей с их тонкими запахами.
заносчива и, как и он, очень отходчива; и если они с братом ссорились, то ненадолго. Немного ревновала его к матери. "Любимчик!" - иронически называла его во время ссор" (В.Н. Муромцева).
На второй год Ваню опять поместили к Бякину. Через месяц его навестил отец и подарил ему 20 рублей. Не зная, как потратить эти деньги, Ваня купил альбом для фотографических карто-чек, которых у него не было. Он много ходил по городу, наблюдал за его жизнью, особенно ему интересны были какие-нибудь уличные сцены. Но он очень скучал по дому, поэтому приезд родителей для него всегда был праздником, как и его поездки домой на Святки.
Перейдя в третий класс Ваня поехал на каникулы, но уже не в Бутырки (они были проданы), а в Озерки - в имение, доставшееся в наследство от бабушки. После каникул отец отвез его в Елец, но устроил жить не у Бякина, а у кладбищенского ваятеля. Это сказалось на его учебе: вместо уроков он часто лепил из глины кресты, ангелов, черепа. Возникли и другие увлечения. Вот что пишет Бунин об этом времени: "В начале осени мой товарищ по гимназии, сын друга моего отца, Цветков, познакомил меня в городском саду с гимназисткой Юшковой. Я испытал что-то вроде влюбленности в нее и, кажется, из-за нее так запустил занятия, что остался на второй год в третьем классе". На родителей это событие не произвело особого впечатления. Матери было не до Ваниной учебы: Юлий был вынужден скрываться: ему грозил арест за участие в народническом движении, Людмила Александровна все свободное время молилась за него. А отец, который когда-то сам сбежал из первого класса Орловской гимназии, был совершенно равнодушен к тому, как учится его сын.
под этим впечатлением. Вернувшись в Елец, он взялся за учебу со всей серьезностью. Выдержав весенние экзамены, он перешел в четвертый класс и, как всегда, приехал на каникулы в Озерки. А летом сюда неожиданно приехал Юлий: его сослали в родительское имение на три года под надзор полиции. Все были счастливы.
1885 год стал для Вани последним годом учебы в гимназии. Жил он у своей кузины Веры Аркадьевны. Жизнь у нее в доме била ключом, она любила гостей, у нее постоянно толклись офицеры, чиновники, актеры. Благодаря новым знакомствам, Ваня стал бывать в театре, меньше занимался, больше читал то, что ему нравилось. В октябре ему исполнилось 15 лет. Он уже почувствовал себя юношей. Уехав домой на Святки, он больше не вернулся в гимназию. Родители не воспротивились его решению. Его образованием занялся Юлий Алексеевич, который вспоминал потом: "Я застал Ваню еще совсем неразвитым мальчиком, но я сразу увидел его одаренность, похожую на одаренность отца. Не прошло и года, как он так умственно вырос, что я уже мог с ним почти как с равным вести беседы на многие темы. Знаний у него еще было мало, но уже суждения его были оригинальны, подчас интересны и всегда самостоятельны". В это время между братьями возникает душевная близость и дружба, длившаяся до смерти Юлия.