Волков А. А.: Бунин

Бунин

Иван Алексеевич Бунин родился 10 октября 1870 года в Воронеже, в обедневшей дворянской семье. Детство писателя прошло на хуторе Бутырки Елецкого уезда Орловской губернии — «в глубочайшей полевой тишине, среди богатейшей по чернозему и беднейшей по виду природы». Первые жизненные впечатления Бунина были тесно связаны, как говорит сам писатель, «с полем, с мужицкими избами» («Автобиографическая заметка»).¹

Стихи Бунин начал писать еще в отроческие годы, подражая Пушкину и Лермонтову. Наиболее ранние стихи, включенные писателем впоследствии в «Полное собрание сочинений», датированы 1886 годом. Первое стихотворение было опубликовано в 1887 году в журнале «Родина». Со следующего года Бунин начал регулярно печататься в «Неделе» Гайдебурова. В начале 90-х годов появляются первые рассказы Бунина.

Бунин признавал, что на первых порах он находился под влиянием поэзии Надсона. Это влияние чувствовалось в темах, в настроении и даже в лексике («Деревенский нищий»). Однако увлечение Надсоном было недолгим.

Свое раннее творчество сам писатель охарактеризовал позднее следующим образом: «...в ту пору мне все казалось очаровательно: и люди, и природа, и старинный, с цветными окнами дом бабки, и соседние усадьбы, и охота, и книги, один вид которых давал мне почти физическое наслаждение, и каждый цвет, каждый запах» (VI, 325).

Ранняя поэзия Бунина своим радостным приятием жизни противоречила входившей в моду поэзии декадентов. Декаденты объявляли себя ниспровергателями классических традиций, а Бунин оставался ревностным хранителем их и в кругах символистов считался «архаистом». Бунину были чужды устремления декадентов в «миры иные», их эстетско-формалистическое «новаторство». Бунин стремился к четкой конструкции, к ясному рисунку в изображении предметов и явлений реального мира. Жадный взор поэта подмечает радость бытия:

Она повсюду разлита, —
В лазури неба, в птичьем пеньи,
В снегах и вешнем дуновеньи, —
Она везде, где красота.

И, упиваясь красотой,
Лишь в ней дыша полней и шире,
Я знаю, — все живое в мире
Живет в одной любви со мной.

(«Оттепель»).

В изображении природы он продолжал традицию русской классической литературы, особенно поэзии Тургенева. Вот, например, картина осени в его поэме «Листопад»:

Лес, точно терем расписной, —
Лиловый, золотой, багряный, —
Веселой, пестрою стеной

Березы желтою резьбой
Блестят в лазури голубой;
Как вышки, елочки темнеют,
А между кленами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца...
Лес пахнет дубом и сосной, —
За лето высох он от солнца,
И Осень тихою вдовой
Вступила нынче в терем свой...

Проходящий через поэму внутренний параллелизм — сравнение осени с «тихою вдовой» — не имеет ничего общего с методом декадентов, с многопланностью, многозначностью, абстрактностью их образов-символов.

У Бунина все конкретно, предметно и в общем плане, и в деталях. Если, например, у Бальмонта детали пейзажа располагались прихотливо, хаотично и весь рисунок отличался туманностью, расплывчатостью тонов, то у Бунина детали всегда подчинены принципу логического развития темы, и картина в целом получается яркая и четкая. Пейзаж в стихах символистов не может быть воспринят зрительно, он весь растворяется в едва уловимых нюансах; у Бунина, наоборот, дается зрительный образ, который конкретизируется в ясных метафорах и сравнениях:

Как хорошо ей! На поляне,
Среди широкого двора,
Воздушной паутины ткани
Блестят, как сеть из серебра.
Просека узкая, как сени.
Уводит в терем, а по ней
Лежит ковер листвы осенней
Среди кустарников и пней.

«Листопад»).

Тема природы является главной, излюбленной темой бунинской поэзии.

В пейзажных стихотворениях выражена жизненная философия автора. Природа питает его оптимизм, его веру в жизнь:

И снова, — чем бы ни был я, —
Я буду жить и сладко плакать
И славить радость бытия!

(«Весенний вечер»).

Мотив бренности человеческого существования, звучащий в ряде стихов, заглушается противоположным ему мотивом — утверждением вечности и нетленности природы, источника счастья и красоты:

Пройдет моя весна, и этот день пройдет,
Но весело бродить и знать, что все проходит,
Меж тем как счастье жить вовеки не умрет.

(«Лесная дорога»).

В условиях 90-х и начала 900-х годов жизнерадостные, проникнутые бодростью стихи Бунина заметно отличались от пессимистической декадентской поэзии.

И. А. Бунин.

В декадентско-символистском лагере поэзия Бунина встретила разноречивую оценку. Об отношении символистов к Бунину можно судить по статье С. Соловьева, напечатанной в «Золотом руне». «Бунина нельзя назвать поэтом, — писал С. Соловьев. — Он стихотворец, и притом из плохих. Во всей его книге нет ни. одного настоящего стиха. Иные строки посверкивают, но это блеск фальшивого брилльянта». Особенное осуждение вызвала поэтическая система Бунина: «Видно, что Бунин не только не искусен в стихосложении, но даже и не подозревает о законах метра, о разнообразии словесных средств изобразительности».² Иной, сочувственный взгляд на поэзию Бунина высказал Брюсов на страницах журнала «Весы», но и он считал нужным отметить «ветхозаветность» стиха Бунина: «Вся метрическая жизнь русского стиха последнего десятилетия (нововведения К. Бальмонта, открытия А. Белого, искания А. Блока) прошли мимо Бунина. Его стихи (по их метру) могли бы быть написаны в 70-х и 80-х годах».³

Отличаясь во многом от декадентской поэзии, поэзия Бунина, однако, сближалась с нею в культе «чистого искусства», отрешенного от общественных вопросов и «злобы дня». Поэзия декадентов порывала с гражданскими традициями классической поэзии, и здесь она в лице Бунина-поэта имела своего «попутчика». Неслучайно именно в декадентском издательстве «Скорпион» выходит в 1901 году сборник стихотворений Бунина «Листопад», а в альманахе «Северные цветы» печатается его рассказ «Поздней ночью». Горький, в ту пору уже знакомый с Буниным и ценивший его талант, заметил в письме к Брюсову (1901) следующее:

«Это возмутительно и противно до невыразимой злобы на все — на Цветы „Скорпиона“, и даже на Бунина, которого люблю, но не понимаю — как талант свой, красивый, как матовое серебро, он не отточит в нож и не ткнет им куда надо?».⁴

«чистого искусства». Говоря о пушкинской традиции в стихах Бунина, эти критики имели в виду преимущественно лексику, ритмику, мелодику стиха, не интересуясь тем, что Бунин, отходя от гражданской, общественной традиции — важнейшей традиции классической литературы, — по существу порывал с ней.

В начале 90-х годов появляются первые рассказы Бунина («На хуторе», 1892; «Вести с родины», 1893; «Деревенский эскиз», 1893, и др.). В 1897 году выходит книга рассказов Бунина, в которой были собраны следующие произведения: «На край света», «На даче», «Фантазер», «Вести с родины», «Танька», «На чужой стороне», «Кастрюк», «Тарантелла», «На Донце». В отличие от стихов 80—90-х годов, в своих рассказах Бунин разрабатывал преимущественно общественные темы. По своему жанровому своеобразию, по своей структуре рассказы Бунина зачастую напоминали его стихотворения, являлись своеобразными стихотворениями в прозе. Таков, например, рассказ «Перевал» (первая редакция его относится к 1892 году), в котором описания природы перемешиваются с размышлениями о своей судьбе героя рассказа — путника, бредущего по горам. В рассказах Бунина, как и в его стихах, отведено много места природе, и она всегда органически связана с психическим миром героев. Природа вносит оптимистическую ноту в духовный мир человека, погруженного в грустные размышления о своей жизни. Картины природы у Бунина всегда лирически окрашены; в них отчетливо проступают традиции выдающегося мастера русского пейзажа Тургенева. «Очертания полей, — читаем, например, в рассказе «На хуторе» (1892), — едва-едва обозначались теперь в ночном сумраке. Сумрак стал гуще, и звезды, казалось, сияли выше. Отчетливее слышался редкий крик перепелов. Свежее пахло травою... Он легко, свободно вздохнул полной грудью. Как живо чувствовал он свое кровное родство с этой безмолвной природой!» (II, 28).

«маленьких» людей, крестьян. Героиня рассказа «Танька» (1892) — бедная крестьянская девочка; с детских лет она знала только горе, нужду; надолго запомнилось ей, как продавали родители последнюю лошадь. Писатель вызывает сочувствие к бедной девочке. Но он не склонен делать какие-либо социальные выводы из нарисованной им картины. Весьма показательна развязка рассказа. Голодная Танька убегает из избы, чтобы не просить «картох» у матери, и по дороге встречает барина. Барин Павел Антонович берет Таньку с собой в имение, кормит ее сладостями, водит по всем комнатам, «заставляет для нее играть часы». Автор переносит центр внимания на внутренний мир доброго барина. «Все теплей становилось в его старческом сердце, когда он кутал в мех оборванного, голодного и иззябшего ребенка» (II, 11, 13). В рассказе всячески подчеркиваются добродетель, высокие душевные качества помещика. Наблюдаемые им картины голода и нищеты приводят его к своеобразному покаянию. Он вспоминает своих богатых племянниц, живущих во Флоренции, и у него возникает контрастное сопоставление: «Танька и Флоренция».

Таким образом, здесь в роли носителя идей общественной справедливости выступает добрый барин; видя нищету крестьянства, он готов осудить и свой класс, и его культуру, которая непонятна и чужда «обитателям деревушек». Этот мотив мы встречаем и в рассказе «Вести с родины» (1893). Помощник директора опытного поля Волков вспоминает о своем друге детства, сыне служанки, Мишке Шмыренке. Он вспоминает, как постепенно расходились их пути с Мишкой; как его самого повезли в гимназию в город, а Мишка остался в деревне, стал крестьянином. Узнав, что Мишка умер с голоду, Волков впадает в покаянное настроение и готов осудить свою научную работу: «Коллекции, гербарии... „Кормовая свекловица“... Какая галиматья!» (II, 36).

Вопрос о социальном неравенстве дворян и крестьян Бунин пытался решать со своей классовой, дворянской позиции.

Уже в первых рассказах он высказывал не новую, реакционную мысль об общности судеб дворянства и крестьянства, о том, что им в одинаковой мере грозит гибель. Такая позиция Бунина содержала в себе своеобразную антикапиталистическую тенденцию и объяснялась конкретной исторической обстановкой. В условиях наступавшего капитализма писатель настой чиво пытался связывать судьбу крестьянства с судьбой дворянства, обосновывал необходимость единения двух классов общества, одинаково, по его мнению, противостоящих капиталистическому разорителю. Жалость к «меньшему брату» у Бунина соединяется с жалостью к собственному классу, вытесняемому историей.

Бунин показывает крестьянство как силу, глубоко враждебную новому, буржуазному укладу. Это представление сказалось уже в рассказах «Руда» (1900) и «Новая дорога» (1901), имеющих определенный философский смысл. Железная дорога, проведенная среди вековых сосен и берез, как бы символизирует новую, враждебную силу, несущую деревне разорение. Писатель рисует испуг крестьян перед грубой силой капитализма, все более и более наступающей на привычный уклад жизни. Старая деревенская жизнь разрушается. Новый хозяин вторгается в деревню.

«Вот новые люди стали появляться на степи. Все чаще приходят они по дороге из города и располагаются станом у деревни. Ночью они жгут костры, разгоняя темноту, и тени далеко убегают от них по дорогам... Люди без сожаления топчут редкую рожь, еще вырастающую кое-где без сева, без сожаления закидывают ее землею, потому что ищут они источников нового счастья, — ищут их уже в недрах земли, где таятся талисманы будущего», — так кончается рассказ «Руда» (II, 181—182).

Бунинское народолюбие и его тоска по уходящему прошлому имеют общий корень — страх перед капитализмом. Бунин изображает голод и запустение в деревнях и вспоминает о «добром, старом времени», когда мужик имел якобы хорошую, спокойную жизнь. Эта мысль сквозит в лирическом рассказе «Антоновские яблоки», который вместе с рассказами «Байбак», «Руда», «Скит», «Новый год» должен был составить книгу с симптоматическим заглавием — «Книга эпитафий». Для всех этих рассказов характерны мотивы грусти по уходящей в прошлое патриархальной жизни старой феодальной деревни.

Нарисованные Буниным в рассказах о деревне картины разрушения и опустения, голода и вымирания крестьянства имеют объективно-познавательное значение. Потрясающая картина переселения группы крестьянских семейств в далекий Уссурийский край дана в рассказе «На край света» (1894). Люди отрываются от родной среды, покидают свои гнезда с горечью и болью, со слезами и воплями. В рассказе «На чужой стороне» (1893) приведен небольшой, но яркий эпизод из жизни голодающей деревни. Крестьяне проводят ночь под «великий праздник» Пасху на вокзале перед отъездом на заработки в далекую, неизвестную Харцызскую. Все люди готовятся к наступающему празднику, а им некуда пойти, они лишены даже этой небольшой радости.

Не заключая в себе четко выраженного социального протеста, рассказы Бунина все же давали материал для выводов о судьбах современной ему деревни, о разорении и страданиях крестьянства в пореформенный период.

культурных ценностей.

Революционный подъем накануне и в период первой революции оказал известное влияние на Бунина. В эти годы Бунин сблизился с Горьким, с писателями-знаньевцами. Бунину приходилось до некоторой степени ориентироваться на мнение участников сборников «Знание», на прогрессивную линию этих сборников. Характерно, что в первом сборнике товарищества «Знание» Бунин печатает «Чернозем» (под этим названием были объединены два рассказа: «Золотое дно» и «Сны»), в котором, в отличие от предыдущих рассказов на тему о крестьянстве, он изображает мужика не безропотным и покорным, а ожидающим «перемены». Ямщик Корней в разговоре со своим собеседником недвусмысленно намекает на то, что в ближайшее время «что-нибудь будет» (IV, 16): он имеет в виду крестьянское восстание.

В сказке о красном, белом, черном кочетах (петухах), которую рассказывает один мужик («Сны») с загадочно-серьезными и злыми глазами, тоже содержится намек на назревающие революционные события, к которым у Бунина нет и тени сочувствия.

В «Черноземе» обозначились новые черты реалистического письма Бунина, получившие свое дальнейшее развитие в его повести «Деревня». Язык и стиль Бунина становятся строже, освобождаются от элементов импрессионизма, присущих таким рассказам, как «Антоновские яблоки», «Сосны». Недаром А. П. Чехов в одном из последних писем рекомендовал «Чернозем» как великолепный, превосходный рассказ.⁵

Революционными событиями навеяно также напечатанное в XIV сборнике «Знания» (1906) стихотворение Бунина «Джордано Бруно», рисующее образ мужественного борца против деспотизма и тирании.

«Пустошь», напечатанное в XV сборнике «Знания», в котором поэт, обращаясь к крестьянам, жертвам самодержавного террора, восклицает:

Мир вам, неотомщенные! — Свидетель
Великого и подлого, бессильный
Свидетель зверств, расстрелов, пыток, казней,


Я говорю почившим: «Спите, спите!..».

В этом стихотворении содержится сочувствие к народу и обличение реакции, однако в заключительных строках сквозит по-новому сформулированная, но старая бунинская идея о единстве судеб дворянства и крестьянства, которые, по его мнению, после 1905 года расквитались между собой окончательно:

Не вы одни страдали: внуки ваших

Не меньше вас из горькой чаши рабства!

Не следует, конечно, преувеличивать влияние на Бунина революционных событий 1905 года. Отношение Бунина к революционной борьбе масс было отрицательным.

В 1905 году, в разгар революционного движения, Бунин уезжает за границу. Он много путешествует по странам Востока и берегам Малой Азии и под впечатлением этих путешествий пишет цикл очерков, «путевых поэм», «Тень птицы» (1907), «Море богов» (1907), «Зодиакальный свет» (1907), «Иудея» (1908), «Пустыня дьявола» (1909), «Мертвое море» (1909), «Храм солнца» (1909). Свое безразличие к родине, охваченной могучим революционным движением, свой аполитизм и желание оставаться в стороне от схватки Бунин выразил в очерке «Тень птицы»: «Одеваешься возле открытого иллюминатора, в который тянет апрельской свежестью моря, — и с радостью вспоминаешь, что Россия за триста миль от тебя. Ах, никогда-то я не чувствовал любви к ней и, верно, так и не пойму, что такое любовь к родине, которая будто бы присуща всякому человеческому сердцу! Я хорошо знаю, что можно любить тот или иной уклад жизни, что можно отдать все силы на созидание его... Но при чем тут родина? Если русская революция волнует меня все-таки более, чем персидская, я могу только сожалеть об этом» (IV, 102).

«Надпись на чаше», «Развалины», «У берегов Малой Азии»). Характерны стихи «Христос», «Иерусалим», «Храм солнца», «Каин», «Под Хевроном», в которых библейские темы как бы осовремениваются и оживают под влиянием непосредственных впечатлений поэта от исторических мест и памятников. Памятники прошлого вызывают у Бунина мысли о бессмертии человеческого гения, о связи поколений через произведения искусства.

Та красота, что́ мир стремит вперед,
Есть тоже след былого. Без возврата
Сгорим и мы, свершая в свой черед
Обычный путь, но долго не умрет
́ горела в нас когда-то.

(«Огни небес»).

Античная культура для него образец нетленной красоты, перед которой он преклоняется. Бунин чужд мистики и религиозности в интерпретации античных тем.

В критике справедливо утверждалось, что Бунин возрождал в своих стихах теорию «чистого искусства». Своеобразным манифестом этой теории является стихотворение «Слова», в котором Бунин прославлял «парнасские» традиции дворянской лирики второй половины XIX века. Имея в виду «экзотический» цикл стихов Бунина, В. Воровский называет его «утонченным поэтом», черпающим свое вдохновение «где угодно, только не из родного навоза», «за что, вероятно, — добавляет Воровский, — и удостоился академических лавров».⁶

Однако Бунин не поддался полностью тому распаду, который захватил буржуазную литературу после поражения революции 1905 года. Впоследствии в речи на юбилее «Русских ведомостей» (1913) Бунин, подводя итоги недавно пережитому, говорил: «Мы пережили и декаданс, и символизм, и неонатурализм, и порнографию — называвшуюся разрешением „проблемы пола“, и богоборчество, и мифотворчество, и какой-то мистический анархизм, и Диониса, и Аполлона, и „пролеты в вечность“, и садизм, и снобизм, и „приятие мира“, и „неприятие мира“, и лубочные подделки под русский стиль, и адамизм, и акмеизм — и дошли до самого плоского хулиганства, называемого нелепым словом „футуризм“. Это ли не Вальпургиева ночь!» (VI, 317—318).

—1905 годах, когда он сотрудничал в журнале «Правда», в котором принимали участие А. В. Луначарский, М. Н. Покровский и др. Письма Бунина к писателям, посылавшим свои произведения в журнал, свидетельствуют о том, что Бунин противодействовал проникновению в журнал декадентских «новшеств». Так, в письме к А. И. Тинякову от 4 января 1905 года Бунин, отзываясь о присланных стихах, пишет: «А кое-что мне прямо не нравится — как напр<имер> стих<отворение> „Мертв<енно>-бледн<ые> крылья“... с его „скорпионовекими“ выкрутасами в роде какой-то „свечи“ в какой-то совершенно для меня непонятной „Заброшенной“ дали, написанной почему-то с больш<ой> буквы, и мелких декадентских новшеств, состоящих в употреблении во множеств<енном> числе таких слов, как „шум“, „дым“, и т. д.».⁷ Отрицательный отзыв о декадентских «выкрутасах» дан также в письме от 23 июля 1906 года к тому же адресату. Противопоставляя старого писателя-классика «новым писателям», претендующим на создание «новых ценностей», а на самом деле приведшим к «невероятному обнищанию», «оглуплению» русской литературы, Бунин говорит о «пошлом жаргоне» новейших писателей, о «порче русского языка», который «доведен до пошлейшей легкости — называемой „виртуозностью“». Эти высказывания Бунина напоминают отдельные положения статей Горького — «Разрушение личности», «О современности», «О цинизме». Оценки современной литературы, неоднократно дававшиеся Буниным в письмах к Горькому, также близки к высказываниям Горького. Так, например, положительно отзываясь о творчестве писателей-реалистов, таких, как Сургучев и Пришвин, Бунин резко отрицательно характеризовал А. Каменского, Арцыбашева и др. В письме 1913 года Бунин сообщал Горькому о том, как он на одной из «Сред» «изругал поэтессу Столицу, упражняющуюся в том же роде, что и Клюев». Очень зло он описал в этом же письме чествование К. Бальмонта: «Устроено это чествование было, — писал Бунин, — исключительно психопатками и пшютами-эстетами из литературно-художественного кружка, а он то заливался:

«Я пою мой стих заветный,
«Я не крыса, я не мышь!».⁸

«Не страшно все это, но, боже, до чего плоско, вульгарно — какой гнусный показатель нравов, пошлости и пустоты новой „литературной армии“!».⁹

Во всем этом нельзя не видеть определенного идейного воздействия на Бунина со стороны Горького. В утверждении Бунина на реалистических позициях решающее значение имел именно Горький.

Знакомство и сближение Бунина с Горьким произошло в московском кружке молодых литераторов, известном под именем «Среда». Бунин привлек к себе внимание Горького своим оригинальным талантом. В письме к Чехову в 1899 году Горький писал: «...у этого Бунина очень тонкое чутье природы и наблюдательность. Хороши стихи у него — наивные, детские и должны очень нравиться детям».¹⁰ Действительно, Бунин принимал участие в журнале «Детское чтение», а в 1909 году отдельным изданием вышла книжка его стихов — «Избранные стихотворения для юношества» (изд. «Утро»). Но Горький сразу же почувствовал аполитизм Бунина — отход в сторону от острых политических тем, революционных вопросов и тогда же осудил позицию Бунина (см. письмо к Брюсову от 5 февраля 1901 года).

«Всякому известно также, что в смысле общественных настроений Бунин, хотя внешним образом связан был с „прогрессивной группой“ М. Горького, внутренне все же стоял от этой группы особо, одиноко, не подходя к ней ни по своему аполитическому мировоззрению, ни по своим, несколько барским, вкусам».¹¹

Общение и сотрудничество Бунина с Горьким в «Среде» и «Знании» сыграли огромную роль в его творческой биографии. В 1900 году Бунин посвящает Горькому поэму «Листопад». После прихода Горького в «Знание» Бунин становится активным участником товарищества и постоянным автором сборников «Знание». В годы реакции, когда из «Знания» ушли многие писатели-реалисты, Бунин попрежнему активно сотрудничал в сборниках Горького, из номера в номер печатая свои стихотворения и рассказы вплоть до ликвидации «Знания». В дальнейшем мы видим Бунина сотрудником горьковского журнала «Летопись», в котором он опубликовал ряд рассказов («Казимир Станиславович», «Аглая») и стихотворений. С 1904 года начинается переписка Бунина с Горьким. В годы реакции между ними устанавливается довольно тесная личная близость: Бунин неоднократно и подолгу гостит у Горького на Капри. Бунин очень дорожил мнением Горького, вниманием его к себе. В свете этого становятся понятными многочисленные дружеские признания, рассеянные в письмах Бунина к Горькому.¹²

Непосредственным результатом общения с Горьким явился замысел Бунина написать повесть о современной русской деревне. 22 сентября

1909 года Бунин писал Горькому: «Вернулся к тому, к чему Вы советовали вернуться, — к повести о деревне».¹³

Примечательно признание Бунина в письме Горькому от 17 декабря 1910 года, написанном вскоре после того, как в «Современном мире» было опубликовано окончание повести Бунина «Деревня»: «...— писал Бунин Горькому, — что если напишу я после „Деревни“ еще что-нибудь путное, то буду я обязан этим Вам, Алексей Максимович. Вы и представить себе не можете, до чего ценны для меня Ваши слова, какой живой водой брызнули Вы на меня!».¹⁴ Под «живой водой» надо понимать, видимо, одобрительный отзыв Горького о «Деревне».

Уже сам поворот Бунина к теме России, к существенным сторонам русской народной жизни был глубоко положительным. Приняв горьковский совет написать повесть о русской деревне, Бунин по-своему реализовал то общее требование, которое Горький настойчиво выдвигал в эти годы перед писателями: художественно освещать большие проблемы русской жизни. При этом Горький исходил из своеобразия идейного кругозора и реальных возможностей каждого отдельного писателя. Он стремился прежде всего направить Бунина на обличение той темной реакционной силы, которая сковывала волю и стремления народа, обрекая его на рабство и разорение, внушить ему тревогу за будущее страны.

Сам Горький в этот период выступает обличителем реакции в «окуровском» цикле повестей, изображая уездное захолустье, а в повести «Лето» разрабатывает тему деревни в свете перспективы подъема революционного движения в России. Конечно, Горький прекрасно понимал, что в возможностях Бунина лишь критическое обличение косных форм жизни, устоявшегося быта и вне его возможностей — изображение новых явлений в деревне, разбуженной великими событиями 1905 года. Но даже то, что мог сделать Бунин в изображении деревни, в ту эпоху имело большое общественное значение, ибо направлено было против реакции. Если реакционная пресса и общественность изображали столыпинщину как разрешение всех противоречий деревни, как путь к ее процветанию, то повесть Бунина «Деревня» показывала неосновательность этих утверждений, свидетельствовала о том, что столыпинский путь ведет не к процветанию, а к гибели крестьянства.

До «Деревни» эпический жанр был чужд Бунину, как не была свойственна ему и широкая общественная тема. «Деревню» автор рассматривал как книгу о России, которая, с его точки зрения, была мужицкой, деревенской страной.

то теперь речь идет о судьбе крестьянства. В повести отсутствует традиционный образ размышляющего барина, а взгляды автора выражаются иными приемами: здесь мы не встретим лирических сентенций «от автора». Классовая позиция Бунина в «Деревне» выражается не «прямолинейно», а в сложной системе образов.

«не от мира сего», теперь же он дал реальные картины жизни русской деревни, «написал такую архи-реальную, „грубую“ на вкус „утонченных“ господ, пахнущую перегноем и прелыми лаптями вещь, как „Деревня“».¹⁵ Отмечая лежащую в основе «Деревни» ограниченную дворянскую концепцию Бунина, Воровский одновременно вскрывает положительное значение повести.

«Но зато в той части, которою он ограничил свой рассказ, — пишет Воровский, — он дал яркую и правдивую картину быта падающей, нищающей деревни, старой деревни. Ибо здесь духовно господствует еще старая, хотя уже сдвинутая с места, надорванная деревня».¹⁶

Повесть Бунина правдиво рисует положение, в котором находилось русское крестьянство, лишенное элементарных прав. Нечеловеческие условия жизни подавляющего большинства населения деревень калечили тело и душу людей.

«главного» героя, в ней нет персонажа, который мог бы претендовать на роль основного. В повести есть более и менее полно очерченные герои, но никто из них не «ведет» повествования. Композиция повести, в частности развитие в ней фабулы, обусловлена внутренней логикой развития самой деревенской действительности. Это давало основание ряду критиков говорить о ее «сухости». Автор устраняет образ alter ego в том виде, в каком он присутствовал в его ранних рассказах — в лице доброго барина или лирического героя. Автор стремится подчеркнуть полную объективность изображаемой картины; в роли истолкователей и наблюдателей фактов и явлений он представил персонажей из среды, не пользующейся симпатией автора, чтобы еще более подчеркнуть эту объективность.

В ходе революции стало очевидным, что мужик, оказавшийся способным на восстание, меньше всего нуждался в «опеке» добрых господ. Бунин это объясняет по-своему: в восстании деревни он увидел проявление звериного, мрачного начала в психике мужика, которое писатель-дворянин склонен считать врожденным качеством крестьянина.

«Безотрадна картина жизни деревни, которую рисует Бунин, — писал В. Воровский, — безотрадна психика мужика, даже в моменты наивысшего подъема общественной борьбы, безотрадны и перспективы будущего среди этих мертвых полей, перекрытых свинцовыми тучами. Мужик, на котором держится и физическая и финансовая мощь одной из крупнейших европейских держав, оказывается по изображению нашего автора грубым, некультурным дикарем, каким-то полуживотным, живущим одной жизнью и чуть ли не одними интересами с домашним скотом, тупым, жадным, грязным и забитым».¹⁷ В этом проявилась классовая ограниченность Бунина, его страх перед революционным движением масс, его антидемократические, дворянские позиции.

Это делается особенно очевидным при сопоставлении бунинской «Деревни» с горьковской повестью «Лето», написанной в те же годы. Расхождения Горького и Бунина в их повестях о деревне обусловлены их принципиально различными оценками итогов 1905 года. В повести «Лето» Горький показал огромные революционные силы, скрытые в русской деревне, их развитие в годы реакции.

Горького.

Иная картина у Бунина. Крестьяне в представлении Бунина — темная, инертная масса, не способная к борьбе за лучшую жизнь. Мимо них проходят события первой русской революции: «Ждали великого деревенского бунта, — пишет Бунин, — но никто и бровью не повел, когда не произошло ровно ничего великого». Ничто, происходящее в городе, подчеркивает автор, «не нарушило однообразия жарких длинных дней» (V, 92).

Передовых людей деревни — солдата Дениску, бедняка Серого, бунтовщика Комара — Бунин изображает в неприглядных тонах, показывая тщетность их стремлений, — недаром Комар, один из застрельщиков бунта, пьяным задыхается в сушилке. В народе, в его вековой дикости и извечной вражде к прогрессу Бунин видит причину всех бедствий и несчастий, переживаемых страной. «Дикий народ» — говорит Тихон Ильич. Ему вторит Кузьма: «Я, могу сказать, довольно-таки пошатался по свету, — ну и что ж? — прямо нигде не видал скучнее и ленивее типов. А кто и не ленив... так и в том толку нет» (V, 28). Подобными антидемократическими сентенциями наполнены страницы повести.

В. Воровский отмечал предвзятый, односторонний подход Бунина к деревне: «Очевидно, Бунин дал нам „деревню“, обрисовал ее не со всех сторон, заглянул не во все ».¹⁸

Вслед за «Деревней» Бунин пишет ряд других произведений на темы из крестьянской жизни («Веселый двор», «Сто восемь», 1911). Для этих произведений характерен тот же субъективный, односторонний подход автора к действительности.

«Суходол» (1911), в которой в сильной степени сказались «покаянные» настроения писателя-дворянина. Персонаж, от имени которого ведется рассказ, обедневший помещик, приходит к убеждению, что мужики и дворяне одинаково крепкими неразывными нитями связаны с суходольской усадьбой. В последнем отпрыске дворянского рода Хрущевых он видит «суходольскую, мужицкую душу»: «А все же мы на деле — мужики. Говорят, что составляли и составляем мы какое-то особое сословие. А не проще ли дело? Были на Руси мужики богатые, были мужики нищие, величали одних господишками, а других холопами — вот и разница вся» (V, 142).

Все это у Бунина связано с его резко отрицательным, больше того, враждебным отношением к капитализму, к буржуазии, вытесняющей дворянство, лишающей его прежнего господствующего положения в жизни страны. В одном из своих высказываний о Бунине Горький очень метко определил его позицию в хронике «Суходол». Горький сравнил Бунина с молодым попом, с надрывом и тоской совершающим по своему классу заупокойную обедню.

Теме капитализма, образам новых хозяев дворянской усадьбы посвящены его рассказы 910-х годов — «Сила», «Князь во князьях», «Хорошая; жизнь», «Последний день». Особенно характерен последний рассказ. Разорившийся вконец помещик продал свое родовое поместье купцу-мещанину Ростовцеву. Свою бессильную злобу к новому владельцу усадьбы он выражает в такого рода поступках: он обрывает на стенах обои, вешает в аллеях сада собак, дабы они не служили «купчишке», и т. д. Для бунинского взгляда на буржуа характерен и такой эпизод рассказа: «А ты, кажись, пристроился лошадь в саду кормить? — говорит один крестьянин другому. — Смотри, — к вечеру новый приедет. У этого, брат, не покормишь» (VI, 68).

«Суходол», и в характерах крестьян в рассказах «Забота», «Захар Воробьев», «Я все молчу». Недаром эпиграфом к циклу «крестьянских» рассказов 1911—1913 годов Бунин взял слова Ивана Аксакова: «Не прошла еще древняя Русь». Эта тенденция характерна и для поэзии Бунина этих лет (стихотворения «Невеста», «Песня», «Мачеха»). Фольклорная струя в поэзии Бунина входит в единый план трактовки им темы русского народа и Руси. Русский народ по Бунину, — это крестьянство, а Россия — это деревенская страна. Отсталой, темной страной встает Россия и в цикле его стихотворений «Русь».

В поисках положительного героя Бунин обращается к натурам исключительным, ищет их в прошлом России, в старине. Он противопоставляет какую-то извечную «мужицкую правду» правде мещан-купцов Ростовцевых («Последний день», 1913).

Образ исключительного, необычного мужика Бунин вывел в лице Захара Воробьева в рассказе того же названия («Захар Воробьев», 1912). Бунин откровенно любуется этим богатырем и с первых строк подчеркивает его несовременность: «Он и сам чувствовал себя принадлежащим к какой-то иной породе, чем прочие люди, и отчасти так, как взрослый среди детей, держаться с которыми приходится однако на равной ноге. Всю жизнь, — ему было сорок лет, — не покидало его и другое чувство — смутное чувство одиночества: в старину, сказывают, было много таких, как он, да переводится эта порода» (V, 193). Такой тип мужика-богатыря лишь сильнее подчеркивал всю иллюзорность мужицкой силы, которая могла бы, по мысли автора, противостоять «новым хозяевам». Захар, этот богатырь, человек благородной души (он донес до деревни раненную быком старуху), гибнет бессмысленно — пошел с мужиками «на спор», что выпьет за один раз и без закуски четверть водки; водку Захар выпил, но тут же и помер. В письме к одному начинающему писателю Горький так кратко и глубоко оценил этот рассказ: «просто и страшно».¹⁹ В рассказах Бунина 910-х годов («Сказка», «Будни», и других) возникают картины социального протеста в деревне (в бунинской интерпретации — «тихого» бунта). Ярче всего это выражено в рассказе «Иоанн Рыдалец» (1913), в котором Бунин нарисовал колоритный образ мужика — стихийного бунтаря. Юродивый Иван, прозванный Рыдальцем, взял на себя своеобразный духовный подвиг — мстить князю, владельцу усадьбы, его бывшему господину. Но месть Рыдальца — месть юродивого, его бунт — бунт пассивный: Рыдалец пугает князя, бросает в него дохлыми мышами, обличает и т. д.; дальше этого он не идет.

Характерно для Бунина, что остальные крестьяне, составляющие массу «нормальных», так сказать, т. е. ничем не выделяющихся людей, не любят своих «исключительных» односельчан; они издеваются над Захаром, избивают до бесчувствия Рыдальца.

«чистого искусства» и начали открыто прославлять империалистическую войну. К ним примкнули и некоторые писатели-реалисты, бывшие знаньевцы, как, например, И. Шмелев. Бунин остался в стороне от шовинистического угара; он сотрудничает в журнале «Летопись», оставаясь, правда, политически очень далеким от Горького.

Война не нашла прямого отражения в творчестве Бунина. Откликом на нее можно считать лишь стихотворения тех лет на фольклорно-исторические темы. Если раньше в стихах Бунина находил отражение преимущественно бытовой фольклор, то теперь на первый план выступают образы древних русских воинов, князей и богатырей («Святогор и Илья», «Князь-Всеслав»), а также образы святых древней Руси («Святой Прокопий»» «Святитель»). Тематически к этому циклу примыкает рассказ «Аглая», в котором Бунин применил сказовую манеру повествования в духе древнерусской житийной литературы.

В годы войны Бунин продолжал писать стихи на темы недавних своих путешествий, переводит отрывок из «Золотой легенды» Лонгфелло под заглавием «О Христе и дочери калифа» (1915). В рассказах Бунина вновь оживают и получают более резкое выражение субъективные темы и мотивы, особенно тема любви и органически связанная с нею у Бунина тема смерти. В трактовку этой темы Бунин вносит даже мистический оттенок («Сын», «Грамматика любви», «Легкое дыхание»). У Бунина появляются рассказы, в которых утверждается мысль о тщетности познания жизни, управляемой неведомой силой, роком, судьбой («Сны Чанга»).

В 910-е годы Бунин пишет ряд произведений, в которых по-новому раскрывается тема капитализма. Писатель начал показывать «блудных детей» буржуазии, «выламывающихся» из своего класса купцов, — явления, говорившие о кризисе класса. Но Бунин снизил остроту актуального вопроса своей субъективно-психологической трактовкой духовного мира героев. Таков герой рассказа Бунина «Соотечественник» (1916), русский капиталист; он внутренне опустошенный человек с душевным надрывом, кончающий жизнь самоубийством.

Новым в творчестве Бунина был критический показ зарубежного капиталистического мира.

«Братья» (1915) — яркое обличение империалистических хищников — англичан, хозяйничающих на Цейлоне. В этом рассказе Бунин раскрыл гнусность колониальной политики, бездушие и жестокость «цивилизаторов», не знающую границ колониальную эксплуатацию. Одна за другой проходят страшные, вызывающие негодование картины жестокого обращения холопов империалистической буржуазии с местным населением: издевательства над рикшами, насилия над женщинами, торговля живым товаром, массовое убийство туземцев.

Центральным произведением военных лет является рассказ «Господин из Сан-Франциско» (1915) — одно из лучших произведений Бунина. В нем писатель дал яркий образ американского капиталиста. Не называя имени главного героя, Бунин тем самым как бы стремится подчеркнуть типичность этого представителя капиталистического мира. В рассказе Бунин использует свои богатые личные наблюдения, приобретенные во время продолжительных путешествий. Он показывает, что в изысканной среде людей из верхов современного капиталистического общества, которые, покуривая гаванские сигары, решают судьбы народов «на основании последних политических и биржевых новостей», царит пустота, фальшь, лицемерие.

Бунин одним штрихом, одной сценкой весьма красноречиво умеет сказать, что в капиталистическом мире все насквозь пропитано ложью, обманом. Например, пассажиры парохода любуются красивой танцующей парой, видят в них влюбленных, жениха и невесту. Но в действительности молодой человек и девушка наняты хозяином парохода развлекать пассажиров — играть роль влюбленных. Характерен штрих заключительной сцены рассказа. Хозяин отеля, заискивающий перед господином из Сан-Франциско, после смерти его «корректно, но уже без всякой любезности и не по-английски, а по-французски» отказал вдове в ее просьбе оставить тело господина в номере отеля, ибо в этом случае «туристы начали бы избегать» его, а «те пустяки, что могли оставить теперь в его кассе проезжие из Сан-Франциско», ему были неинтересны.²⁰

Концовка рассказа подчеркивает обреченность капиталистического мира. Не случайно эпиграфом к рассказу Бунин берет строки из Апокалипсиса: «Горе тебе, Вавилон, город крепкий». Этим писатель как бы подчеркивает, что судьба нынешнего капиталистического мира схожа с судьбой Вавилона, утопавшего в роскоши и исчезнувшего бесследно. Эту обреченность Бунин показывает на судьбе своего героя: всю жизнь он посвятил накоплению богатства, и когда «почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец»,²¹ его неожиданно настигла смерть. Перед лицом судьбы слабы и безоружны эти владыки мира — утверждает Бунин. Рассказ построен на контрастах: жажда удовольствия у миллионера и его дряхлость; развлекающиеся пассажиры и мерзнущие вахтенные; труп миллионера в трюме и беззаботное веселье на палубе, и т. д. В рассказе отчетливо высказано осуждение капиталистическому миру. В то же время произведение пронизывает пессимистическая философия, идея бренности всего сущего на земле.

«выпуклые ногти миндального цвета», «белки глаз», которые «похожи на облупленные крутые яйца»,²² и т. п.).

Критика в свое время справедливо указывала на идейно-тематическое различие между стихами и прозой Бунина.

В поэзии Бунина чаще, чем в прозе, можно встретить бодрые тона и мотивы. Причина заключается в том, что область природы, которой по преимуществу ограничен тематический диапазон стихов, для Бунина всегда являлся источником радостного приятия бытия, жизнеутверждения, тогда как область социальной жизни, составляющая предмет прозы Бунина, — постоянный для него источник дисгармонии, неразрешимых противоречий и трагических размышлений. Таким образом, «делимость» творчества Бунина находит свое объяснение в особенностях его миросозерцания, во всей его жизненной философии. Но и в стихах Бунина мы видим «двойственность» изображения: и лирический, и эпический план. Во многих стихотворениях почти исчезает авторское «я»; кажется, что поэт просто перечисляет и называет предметы, создавая зрительно отчетливую, почти ощутимую картину.

— характерные черты поэзии Бунина. Однако у Бунина встречаются стихотворения, в которых обильно использованы литературно-исторические реминисценции, словарь восточной экзотики, мифологическая терминология. В этих случаях язык его поэзии отдаляется от живой разговорной речи, становится рассудочным, много теряет в своей изобразительной силе.

Горький высоко ценил художественное мастерство Бунина. Он рассматривал Бунина как продолжателя «линии критического реализма», противостоящей «линии чисто-мещанской литературы».

Бунин сыграл выдающуюся роль в обогащении русского литературного языка. В эпоху, когда протекала деятельность Бунина, многие его современники (особенно эпигоны народничества) демонстрировали пренебрежение к форме художественных произведений. Однообразный бесцветный язык сочетался у них с рыхлостью, бесформенностью построения произведений. С другой стороны, декаденты противопоставляли «художественному аскетизму» натуралистов самодовлеющую новизну формы. Бунин в равной мере был чужд и той, и другой тенденции. Он сохранял верность традициям классиков, стремясь находить соответствующие содержанию краски для яркого зрительного изображения событий и характеров.

В прозе Бунина сочетаются две стилевые линии, иногда тесно переплетающиеся между собой, иногда существующие порознь. С одной стороны, стремление к рельефному, детальному, предметному изображению явлений, за которыми исчезает личность автора, с другой стороны, выдвижение авторской личности на первый план, подчеркивание субъективных переживаний, которым в той или иной степени подчиняется повествование. Сжатость как характерную черту бунинского стиля отметил Чехов в письме к Бунину, говоря о его рассказе «Сосны»: «„Сосны“ — это очень ново, очень свежо и очень хорошо, только слишком компактно, в роде сгущенного бульона».²³ Бунин превосходно чувствует и мастерски изображает обыденную жизнь. Для прозы Бунина характерны простая композиция, отсутствие острой интриги, четко выраженных завязок и развязок.

перегружая ими страницы произведений.

Бунин воспроизводит живой народный колорит речи. В рассказах о крестьянстве, особенно в повести «Деревня», он ярко передает своеобразие говора крестьян средней полосы России. Речь персонажей обильно пересыпана пословицами, поговорками, прибаутками. Но в таких произведениях, как «Антоновские яблоки», «Жизнь Арсеньева» и др., субъективная направленность всего повествования подчиняет себе изобразительный элемент, в результате чего на первый план выдвигается лирическое настроение, всегда связанное у Бунина с идеализацией безвозвратно ушедшего, что придает элегический тон изображаемому. Выступая всегда живописцем, Бунин в то же время пронизывает всю ткань произведения переживаниями героя, превращающегося тем самым в лирического героя данного рассказа. Всем этим произведения такого типа резко отличаются от повести «Деревня», где настроение автора тщательно скрыто.

Две отмеченные линии в стиле прозы Бунина в целом ряде произведений сосуществуют: повествовательный элемент соединяется с лирической устремленностью.

Бунин обнаружил большое поэтическое мастерство как переводчик. Известны его переводы «Песни о Гайавате» Лонгфелло, поэм Байрона «Каин», «Манфред», «Небо и земля», поэмы Теннисона «Годива».

Чем ближе дело шло к революции, тем более отчетливо ощущалась растерянность Бунина. 10 августа 1917 года он писал в письме к Горькому: «Живу я скверно. Чуть не весь день уходит на газеты, которых я получаю штук тысячу. И ото всего того, что я узнаю из них, и вижу вокруг, ум за разум заходит...».²⁴

С открытой враждебностью встречает Бунин Великую Октябрьскую революцию. Вскоре он эмигрирует. Горький сурово осудил Бунина за его уход в стан белой эмиграции, за измену родине.

Рассказы Бунина эмигрантского периода характеризуются пессимизмом, ростом индивидуалистических настроений, внутренней опустошенностью. Таковы его рассказы и повести «Митина любовь», «Дело корнета Елагина», «Страшный рассказ», «Солнечный удар». Большинство этих произведений оканчивается смертью героев, убийствами и самоубийствами. Бунин написал также роман-хронику «Жизнь Арсеньева», который явился как бы продолжением «Суходола».

Бунин умер во Франции в 1954 году.