Устами Буниных
1881 - 1903 гг.

[В основу этой части легли дневниковые записи Ив. Ал. Бунина, переписанные им с "истлевших и неполных" клочков заметок того времени, выдержки из автобиографического конспекта, составленного им на основе уничтоженных записей, воспоминания Веры Николаевны, разбросанные по различным журналам, частично вошедшие в ее, ныне ставшую библиографической редкостью книгу "Жизнь Бунина" (Париж, 1958) или вообще не печатавшиеся. Делаются ссылки на дневничок-конспект, в котором В. Н. записала (видимо, по памяти) даты и главные факты их жизни. Помимо того, приводятся выдержки из писем Бунина и В. Н. родным и другим лицам.

Записи начинаются с восьмидесятых годов прошлого столетия, то есть с отрочества Бунина.] 

В начале августа (мне 10 лет 8 мес.) выдержал экзамен в первый класс Елецкой гимназии. С конца августа жизнь с Егорчиком Захаровым (незаконным сыном мелкого помещика Валентина Ник. Рышкова, нашего родственника и соседа по деревне "Озёрки") у мещанина Бякина на Торговой ул. в Ельце. Мы тут "нахлебники" за 15 рубл. с каждого из нас на всем готовом¹. 

[Следующие записи относятся к концу декабря 1885 года. Как обычно, Бунин проводил рождественские каникулы у родителей¹.]

Конец декабря.

[...] ветер северный, сухой, забирается под пальто и взметает по временам снег... Но я мало обращал на это внимание: я спешил скорей на квартиру и представлял себе веселие на празднике, а нонешним вечером - покачивание вагонов, потом поле, село, огонек в знакомом домике... и много еще хорошего...

Просидевши на вокзале в томительном ожидании поезда часа три, я, наконец, имел удовольствие войти в вагон и поудобнее усесться... Сначала я сидел и не мог заснуть, так как кондукторы ходили и, по обыкновению, страшно хлопали дверьми; в голове носились образы и мечты, но не отдельные, а смешанные в одно... Что меня ждет? задавал я себе вопрос. Еще осенью я словно ждал чего-то, кровь бродила во мне и сердце ныло так сладко и даже по временам я плакал, сам не зная от чего; но и сквозь слезы и грусть, навеянную красотою природы или стихами, во мне закипало радостное, светлое чувство молодости, как молодая травка весенней порой. Непременно я полюблю, думал я. В деревне есть, говорят, какая-то гувернантка²! Удивительно, от чего меня к ней влечет? Может оттого, что про нее много рассказывала сестра...

Наконец, я задремал и не слыхал, как приехал в Измалково. Лошадей за нами прислали, но ехать сейчас же было невозможно по причине метели, и нам пришлось ночевать на вокзале.

Еще с большим веселым и сладким настроением духа въехал я утром в знакомое село, но встретил его не совсем таким, каким я его оставил: избушки, дома, река - все было в белых покровах. Передо мной промелькнули картины лета. Вспомнил я, как я приезжал в последний раз осенью [...]

Наконец сегодня я уже с нетерпением поехал в Васильевское³. Сердце у меня билось, когда я подъезжал к крыльцу знакомого, родного дома [...] На крыльце я увидал Дуню и ее, как я предположил; это была барышня маленького роста, с светлыми волосами и голубыми глазками. Красивой ее нельзя было назвать, но она симпатична и мила. С трепетом я подал ей руку и откланялся. [...]

За ужином я сидел рядом с ней, пошли домой мы с ней под руку. Уж я влюбился окончательно. Я весь дрожал, ведя ее под руку. Расстались мы только сейчас уже друзьями, а я кроме того влюбленным. И теперь я вот сижу и пишу эти строки. Всё спит... но мне и в ум сон нейдет. "Люблю, люблю", шепчут мои губы.

Исполнились мои ожидания.

29-го Декабря (1885 г.).

Сегодня вечер у тетки. На нем наверно будут из Васильевского, в том числе гуверн[антка], в которую я влюблен не на шутку.

горячий поцелуй!..

Да! пиша эти строки я дрожу от упоенья! от горячей первой любви!.. Может быть некоторым, случайно заглянувшим в мое сердце, смешным покажется такое излияние нежных чувств! "Еще молокосос, а ведь влюбляется", скажут они. Так!

Человеку занятому всеми дрязгами этой жизни и не признающему всего святого, что есть на земле, правда, свойства первобытного состояния души, т. е. когда душа менее загрязнилась и эти свойства более подходят к тому состоянию, когда она была чиста, и, так сказать, даже божественна, правда слишком (следующее слово нельзя разобрать. - И. Б.). Но может быть именно более всего святое свойство души Любовь тесно связано с поэзией, а поэзия есть Бог в святых мечтах земли, как сказал Жуковский (Бунин, сын А. И. Бунина и пленной турчанки). Мне скажут, что я подражаю всем поэтам, которые восхваляют святые чувства и, презирая грязь жизни, часто говорят, что у них душа больная; я слыхал как говорят некоторые: поэты все плачут! Да! и на самом деле так должно быть: поэт плачет о первобытном чистом состоянии души и смеяться над этим даже грешно! Что же касается до того, что я "молокосос", то из этого только следует то, что эти чувства более доступны "молокососу", так как моя душа еще молода и следовательно более чиста. Да и к тому же я пишу совсем не для суда других, совсем не хочу открывать эти чувства другим, а для того, чтобы удержать в душе эти напевы.

Пронесутся года. Заблестит
Седина на моих волосах,
Но об этих блаженных часах
Память сердце мое сохранит...

Остальное время вечера я был как в тумане. Сладкое, пылкое чувство было в душе моей. Ее милые глазки смотрели на меня теперь нежно, открыто. В этих очах можно было читать любовь. Я гулял с ней по коридору и прижимал ее ручки к своим губам и сливался с ней в горячих поцалуях. Наконец, пришло время расставаться. Я увидал как она с намерением пошла в кабинет Пети. Я вошел туда же и она упала ко мне на грудь. "Милый, шептала она, милый, прощай. Ты ведь приедешь на Новый Год?" Крепко поцаловал я ее и мы расстались. [...]

Наконец я лег спать, но долго не мог заснуть. В голове носились образы, звуки... пробовал стихи писать, - звуки путались и ничего не выходило... передать все я не мог, сил не хватало, да и вообще всегда, когда сердце переполнено, стихи не клеятся. Кажется, что написал бы Бог знает что, а возьмешь перо и становишься в тупик... Согласившись наконец с Лермонтовым, что всех чувств значенья "стихом размерным и словом ледяным не передашь", я погасил свечу и лег. Полная луна светила в окно, ночь была морозная, судя по узорам окна. Мягкий бледный свет луны заглядывал в окно и ложился бледной полосой на полу. Тишина была немая... Я все еще не спал... Порой на луну, должно быть, набегали облачка и в комнате становилось темней. В памяти у меня пробегало прошлое. Почему-то мне вдруг вспомнилась давно, давно, когда я еще был лет пяти, ночь летняя, свежая и лунная... Я был тогда в саду... И снова все перемешалось... Я глядел в угол. Луна по-прежнему бросала свой мягкий свет... Вдруг все изменилось, я встал и огляделся: я лежу на траве в саду у нас в Озерках. Вечер. Пруд дымится... Солнце сквозит меж листвою последними лучами. Прохладно. Тихо. На деревне только где-то слышно плачет ребенок и далеко несется по заре словно колокольчик голос его. Вдруг из-за кустов идут мои прежние знакомые. Лиза остановилась, смотрит на меня и смеется, играя своим передничком. Варя, Дуня... Вдруг они нагнулись все и подняли... гроб. В руках очутились факелы. Я вскочил и бросился к дому. На балконе стоит Эмилия Вас., но только не такая, как была у тетки, а божественная какая-то, обвитая тонким покрывалом, вся в розах, свежая, цветущая. Стоит и манит меня к себе. Я взбежал и упал к ней в объятия и жаркими поцелуями покрывал ее свежее личико... Но из-за кустов вышли опять с гробом Лиза, Дуня, Варя; она вскрикнула и прижалась ко мне.

[После Святок Бунин не вернулся в Елец, решил бросить гимназию и учиться дома с братом Юлием, жившим в Озерках под надзором полиции⁴. Вера Николаевна пишет ⁵: ]

Юлий Алексеевич рассказывал мне:

"Когда я приехал из тюрьмы, я застал Ваню еще совсем неразвитым мальчиком, но я сразу увидел его одаренность, похожую на одаренность отца. Не прошло и года, как он так умственно вырос, что я уже мог с ним почти как с равным вести беседы на многие темы. Знаний у него еще было мало, и мы продолжали пополнять их, занимаясь гуманитарными науками, но уже суждения его были оригинальны, подчас интересны и всегда самостоятельны.

Мы выписали журнал "Неделя" и "Книжки Недели", редактором которых был Гайдебуров, и Ваня самостоятельно оценивал ту или другую статью, то или иное произведение литературы. Я старался не подавлять его авторитетом, заставляя его развивать мысль для доказательства правоты своих суждений и вкуса".

[Под руководством брата Бунин приобрел много знаний, развился и начал серьезно интересоваться литературой и сам писать.

Сохранилась следующая дневниковая заспись: ]

20 декабря 1886 года.

Вечер. На дворе несмолкая бушует страшная вьюга. Только сейчас выходил на крыльцо. Холодный, резкий ветер бьет в лицо снегом. В непроглядной крутящейся мгле не видно даже строений. Едва-едва, как в тумане, заметен занесенный сад. Холод нестерпимый.

Лампа горит на столе слабым тихим светом. Ледяные белые узоры на окнах отливают разноцветными блестящими огоньками. Тихо. Только завывает мятель да мурлыкает какую-то песенку Маша. Прислушиваешься к этим напевам и невольно отдаешься во власть долгого, зимнего вечера. Лень шевельнуться, лень мыслить.

А на дворе все так же бушует мятель. Тихо и однообразно проходит время. По-прежнему лампа горит слабым светом. Если в комнате совершенно стихает, - слышно как горит и тихонько сипит керосин. [...]

на образе Лики в "Жизни Арсеньева"), стал печататься в "толстых" журналах.] 

[Конспект: ]

В мае приехал из Полтавы в Огневку. Запись 3 июня ("приехал верхом с поля, весь прохваченный сыростью...").

В июле (?) приехала в Огневку В.¹ С ней к Воргунину.

Осенью в Полтаве писал "Вести с родины" и "На чужой стороне" (?).

Конец декабря - с Волкенштейном в Москву к Толстому².

[На другом листке красным карандашом обведены написанные в правом верхнем углу слова: "Переписано с таких же клочков и это и дальнейшее. Ив. Б.".]

[Записи: ]

3 июня 1893 г. Огнёвка.

Приехал верхом с поля, весь пронизанный сыростью прекрасного вечера после дождя, свежестью зеленых мокрых ржей.

Дороги чернели грязью между ржами. Ржи уже высокие, выколосились. В колеях блестела вода. Впереди передо мной, на востоке, неподвижно стояла над горизонтом гряда румяных облаков. На западе - синие-синие тучи, горами. Солнце зашло в продольную тучку под ними - и золотые столпы уперлись в них, а края их зажглись ярким кованым золотом. На юге глубина неба безмятежно ясна. Жаворонки. И все так привольно, зелено кругом.

Деревня Басово в хлебах. 

[Конспект: ]

В начале января вернулся из Москвы в Полтаву.

"Аркадий". От Николаева (?)

В апреле в "Рус[ском] Богатстве" "Танька" (?)

Вечер 19 Мая, Павленки (на даче под Полтавой), дождь, закат (запись: "Пришел домой весь мокрый...")

15 Авг., Павленки, сидел в саду художника Мясоедова (запись: "Солнечн[ый] ветр[еный] день...") В. в Ельце.

Осенью квартира на Монастырской.

¹.

4 Ноября - бегство В².

Вскоре приехал Евгений³. С ним и с Юлием в Огневку, Елец, Поповская гостиница.

Я остался в Огн[евке]. До каких пор?

[Записи: ]

Вечер 19 мая 94 г. Павленки (предместье Полтавы).

Пришел домой весь мокрый, - попал под дождь - с отяжелевшими от грязи сапогами. Прошел сперва с нашей дачи к пруду в Земском саду, - там березы, ивы с опущенными длинными мокрыми зелеными ветвями. Потом пошел по дороге в Полтаву, глядя на закат справа. Он все разгорался - и вдруг строения города на горе впереди, корпус фабрики, дым трубы - все зажглось красной кровью, а тучи на западе - блеском и пурпуром.

15 Авг. 94, Павленки.

Солнечный ветр[еный] день. Сидел в саду художника Мясоедова (наш сосед, пишет меня), в аллее тополей на скамейке. Безоблачное небо широко и свежо открыто. Иногда ветер упадал, свет и тени лежали спокойно, на поляне сильно пригревало, в шелковистой траве замирали на солнце белые бабочки, стрекозы с стеклянными крыльями плавали в воздухе, твердые темнозеленые листья сверкали в чаще лаковым блеском. Потом начинался шелковистый шелест тополей, с другой стороны, по вершинам сада, приближался глухой шум, разростался, все охватывал - и свет и тени бежали, сад весь волновался... И снова упадал ветер, замирал, и снова пригревало. 

[Конспект: ]

В январе в первый раз приехал в Птб. Михайловский, С. Н. Кривенко¹, Жемчужников².

Потом? Москва, Бальмонт, Брюсов³, Эртель, Чехов (оба в Б[ольшой] М[осковской] гостинице).

Март: Москва, номера в конце Тверск[ого] бульвара, с Юлием. Солнце, лужи.

В "Р[усской] Мысли" стихи "Сафо", "Веч[ерняя] молитва".

[О днях, проведенных в Москве, Бунин впоследствии писал⁴: ]

"Старая, огромная, людная Москва", и т. д. Так встретила меня Москва когда-то впервые, и осталась в моей памяти сложной, пестрой, громоздкой картиной - как нечто похожее на сновидение...

Это начало с самим собой. [...]

[В продолжении конспекта за 1895 г. Бунин пишет: ]

Летом - Полтава (?)⁵. Поездка на отправку переселенцев с Зверевым. Написал "На край света" (когда?) Напечатали в "Нов[ом] Слове" в октябре.

В декабре - Птб., вечер в Кредитном Обществе. Номера на Литейном (?)

Привез "Байбаки"⁶.

Федоров, Будищев, Ладыженский, Михеев; Михайловский, Потапенко, Баранцевич, Гиппиус, Мережковский, Минский, Савина (это на вечере в Кред. О-ве); Сологуб (утром у Федорова), Елпатьевский, Давыдова ("Мир Божий" на Лиговке). Муся, Людмила (дочь Елпатьевского). Васильевск[ий] Остров. Попова, ее предложение издать "На край света"⁷.

[О вечере в Кредитном Обществе Бунин впоследствии писал⁸: ]

Первое мое выступление на литературных вечерах было в начале зимы 95 г. в Петербурге, в знаменитом зале Кредитного Общества.

Незадолго перед этим, в первой книжке народнического журнала "Новое Слово" под редакцией С. Н. Кривенко... я напечатал рассказ "На край света" - о переселенцах. Рассказ этот критики так единодушно расхваливали, что прочие журналы стали приглашать меня сотрудничать, а петербургское общество "Общество попечения о переселенцах" даже обратилось ко мне с просьбой приехать в Петербург и выступить на литературном вечере в пользу какого-то переселенческого фонда. И вот я в Петербурге - в первый раз в жизни...

Я, конечно, читал "На край света" и опять, благодаря этим несчастным переселенцам (да и новизне своего имени), имел большой успех. [...]

[О своих впечатлениях Бунин вспоминает⁹: ]

Мои впечатления от петербургских встреч были разнообразны, резки. Какие крайности! От Григоровича и Жемчужникова до Сологуба, например!

[О тогдашних встречах Бунина рассказывает Вера Николаевна: ]

В этот приезд [в Петербург] у него заводятся знакомства среди молодых писателей: Федоров, поэт, романист, впоследствии и драматург, очень в себе уверенный сангвиник, подвижной, любящий путешествия; поэт и левый земский деятель Ладыженский, - милый наш Володя, человек редкой души. Он был маленького роста, владел крупным имением в Пензенской губернии; Михеев, необыкновенной толщины, - его я не встречала, - знаток иностранной литературы, очень образованный и умный сибиряк; Будищев - которого я тоже никогда не видала и не имею о нем представления; Потапенко, - с ним я познакомилась в каком-то петербургском ресторане, куда мы однажды поздно ночью заехали с Иваном Алексеевичем. Он сидел один и пил красное вино. Меня поразил его странный синеватый цвет лица. А в пору их первых встреч он был красив, молод, хорошо пел, имел большой успех в литературе, и у женщин. Баранцевича, Гиппиус, Мережковского, Минского, как и артистку Савину, и Вейнберга с Засодимским он увидал на вечере в пользу переселенцев. [...]

Младшая дочь Давыдовой¹⁰, еще совсем молоденькая, с горячими глазами, живая брюнетка, очень остроумная, вечно хохотавшая Муся, Бунину понравилась и они подружились "на всю жизнь". У них или в редакции "Русского Богатства" он познакомился с Елпатьевским, писателем, врачом и политическим борцом, побывавшим в сибирской ссылке, человеком большой привлекательности.

Его дочь Лёдя или Людмилочка, подруга Муси, в первый год знакомства с Буниным еще была гимназисткой. И они тоже "подружились на всю жизнь".

Издательница О. Н. Попова предложила выпустить книгу рассказов Бунина "На край света", и он получил аванс, что очень его окрылило. Он почувствовал себя настоящим писателем¹¹. [...] 

"Это в дек. 1896 г.", поэтому я сперва привожу второй абзац.]

Из Птб. был в Ельце на балу в гимназии (?) - уже "знаменитостью".

Когда познакомился и сошелся с М. В.¹?

Дальше - по записям: 29 Мая вечером с М. В. приехал в Кременчуг. Почти всю ночь не спали. На другой день уплыл в Екатеринослав (она - в Киев?)²

31 мая из Екатеринослава через "Пороги" по Днепру.

1 июня - Александровск - и вечером оттуда в Бахчисарай.

Бахчисарай, Чуфут, монастырь под Бахчисараем.

Байдары, ночевка в Кикинеизе. Ялта, Аю-Даг. В Ялте Станюкович³, Миров (Миролюбов)⁴.

9 июня - в Одессу (к Федорову?)

14 июня из Одессы до Каховки (на пароходе по Днепру?). Никополь.

Где был до Сентября?

По записям:

В ночь с 15 на 16 Сент. из Екатеринослава в Одессу, к Ф[едорову]. 26 Сент. уехал через Николаев на пароходе (очевидно, в Полтаву).

[Среди записей 1896 года сохранилось описание поездки Бунина: ]

Днепровские Пороги (по которым я прошел на плоту с лоцманами летом 1896 года).

Екатериноелав. Под Ек., на пологом берегу Днепра, Лоцманская Камянка. Верстах в 5 ниже - курганы: Близнецы, Сторожевой и Галаганка - этот насыпан, по преданию, разбойником Галаганом, убившим богатого пана, зарывшим его казну в землю и затем всю жизнь насыпавшим над ней курган. Дальше Хортица, а за Хортицей - Пороги: первый, самый опасный - Неяситец (или Ненасытец); потом, тоже опасные: Дед и Волнич; за Волн[ичем], в 4 верстах, последний опасный - Будило, за Б[удилом] - Лишний; через 5 верст - Вильный; и наконец - Явленный. [...]

[Об осени 1896 следующие записи: ]

С 15 на 16 Сент. из Екатеринослава в Одессу. Лунная ночь, пустые степи.

Ночью ходили к морю. Темно, ветер. Позднее луна, поле лунного света по морю - тусклое, свинцовое. Лампа на веранде, ветер шуршит засохшим виноградом. (Киппен?)

17 Сент. Проводил Ф[едорова] в Одессу, ветер, солнце, тусклоблестящее море, берег точно в снегу. [...]

21 Сент. Тишина, солнечн[ое] утро, пожелтевш[ий]плющ на балконе, море ярко-синее, все трепещет от солнца. Хрустальная вода у берега. Сбежал к морю, купался.

26 Сент. Уехал на Николаев. Синее море резко отделяется от красных берегов.

[Первый абзац конспекта, согласно приписке Бунина, относящийся к декабрю 1896 г.: ]

Птб., Литейный, номера возле памятника Ольденбургского в снегу. Горничная. [...] 

[Конспект: ]

Январь. Петербург, выход "На край Св[ета]".

Именины Михайловского, потом Мамина¹ (в Царском Селе).

Михеев в снегу на вокзале.

Встреча с Лопатиной² в редакции "Нов[ого] Слова" (?).

Из Птб. в Ельце на балу³.

Огневка.

11 Марта - "еду из Огневки в Полтаву..." (по записи).

30 Апр. из Полтавы в Шишаки (по записи).

Тоже по записи:

24 Мая из Полтавы в Одессу к Федорову через Кременчуг - Николаев, оттуда по Бугу.

[Записи, о которых упоминает в конспекте Бунин, сохранились в архиве: ]

11. III. 1897.

Еду из Огневки в Полтаву. Второй класс, около одиннадцати утра, только что выехал с Бабарыкиной. Ослепительно светлый день, серебряные снега. Ясная даль, на горизонте перламутрово-лиловые, точно осенние облака. Кое-где чернеют лесочки. Грустно, люблю всех своих.

[Сохранился и вариант этой записи, в котором есть продолжение: В Крыму на татарских домах крупная грубая черепица.]

30 Апреля 1897 г., Полтава.

Из Полтавы на лошадях в Шишаки. Овчарни Кочубея. Рожь качается, ястреба, зной. Яновщина, корчма. Шишаки. Яковенко не застал, поехал за ним к нему на хутор. Вечер, гроза. Его тетка, набеленная, нарумяненная, старая, хрипит и кокетничает. Докторша, "хочет невозможного".

Миргород. Там ночевал.

24 Мая 1897 г.

Из Полтавы в Одессу, к Федорову.

Кременчуг, мост, солнце низкое, желто-мутный Днепр.

За Кременчугом среди пустых гор, покрытых только хлебами. Думал о Святополке Окаянном.

Ночью равнины, мокрые после дождя. Пшеницы, черная грязь дорог.

Николаев, Буг. Ветренно и прохладно. Низкие глиняные берега. Буг пустынен. Устье, синяя туча, громадой поднявшаяся над синей сталью моря. Из под боков парохода развалы воды, бегут сквозь решетку палубы. Впереди море, строй парусов.

29 Мая.

Люстдорф. Рассвет, прохладный ветер, волнуется сиреневое море. Блеск взошедшего солнца начался от берега.

Днем проводил Федорова в Одессу, сидел на скалах возле прибоя. Море кажется выше берега, на котором сидишь. Шел берегом - в прибое лежала женщина.

Вечером ходил в степь, в хлеба. Оттуда смотрел на синюю пустыню моря. 

[Конспект: ]

Начало зимы, зима - где?

"Столице". Лопатина¹.

Где весной?

Начало лета - Царицыно.

Прощание поздним вечером (часу в одиннадцатом, но еще светила заря, после дождя), прощание с Л[опатиной] в лесу. Слезы и надела на меня крест (иконку? и где я ее дел?)

В конце июня уехал в Люстдорф к Федорову. Куприн², Карташевы³, потом Цакни⁴, жившие на даче на 7-ой станции. Внезапно сделал вечером предложение. Вид из окон их дачи (со 2-го этажа). Аня играла "В убежище сюда..." [сада? - М. Г.] Ночуя у них, спал на балконе (это уже, кажется, в начале сентября).

23 Сентября - свадьба⁵.

Жили на Херсонск[ой] улице, во дворе.

Вуаль, ее глаза за ней (черной). Пароходы в порту. Ланжерон. Беба⁶, собачка. Обеды, кефаль, белое вино. Мои чтения в Артистич[еском] клубе, опера (итальянская).

"Пушкин"⁷, Балаклава. Не ценил ничего!

Ялта, гостиница возле мола. Ходили в Гурзуф. На скале в Гурз[уфе] вечером.

Возвращение, качка.

В декабре (или ноябре?) в Москву с Аней. Первое представление "Чайки" (17 дек.), мы были на нем. Потом Птб., номера на Невском (на углу Владимирской). Бальмонт во всей своей молодой наглости.

Первое изд. "Гайаваты"⁸.

Лохвицкая?

"Без роду-племени" - где и когда писал? Кажется, в Одессе, после женитьбы. [Эти слова приписаны синим карандашом, почерком Бунина. - М. Г.] В Нивск[ом] издании этот рассказ помечен 97-м годом.

16 Ноября - юбилей Златовратского в Колонной зале в "Эрмитаже" (в Москве). 

[Конспект: ]

Весной ездил в Ялту (?). Чехов, Горький¹, Муся Давыдова и Лопатина.

[...] Летом - в "Затишьи", в имении Цакни. Разрыв. Уехал в Огневку. Вернулся осенью (кажется, через Николаев, в солн[ечное] раннее утро). Род примирения. Солнечный день, мы с ней шли куда-то, она в сером платье. Ее бедро. [...]

[Это примирение было, однако, кратковременным. 14. 12. 1899 Бунин пишет брату Юлию: ]

[...] дни Ани проходят в столовой в компании, вечера так: 6-го была "Жизнь за царя"; 7-го вечер пришла Зоя и некий Яковлев, сидела в столовой, 8-го - репетиция, 9-го - мы были все в Клубе, 10-го - репетиция, 11-го - на балу с 10 вечера до 7 ч. утра, 12-го назначена была "Жизнь за царя" - заболела певица, отложили, но вечером Аня ушла к Зое, вчера легла в 7 часов вечера спать, сегодня уехала с Э. П. на какое-то заседание, завтра - вечером репетиция, послезавтра - тоже, в пятницу у нас журфикс, в субботу - репетиция, в воскресенье "Жизнь за царя" - убогое жалкое представление. Затем на 27, на 6 и 15 янв. тоже "Жизнь за царя" - значит будут репетиции, кроме того драматические спектакли, затем - думают ставить "Русалку". Буквально с самого моего приезда Аня не посидела со мной и получасу -- входит в нашу комнату только переодеться. [...] Ссоримся чрезвычайно часто. [...]

Для чего я живу тут? Что же я за презренный идиот - нахлебник. Но главное - она беременна. Это факт, ибо я знаю, что делал. [...]

раз сильно люблю². [...] 

[Конспект: ]

Зимой репетиции у Цакни "Жизни за Царя".

В январе ее беременность.

В начале марта полный разрыв, уехал в Москву.

Доктор Рот¹.

Весна в Огневке. "Листопад"².

[На полях синим карандашом приписано: "Худ. Театр был в Ялте на Пасхе 1900 г."]

Лето в Ефремове? Письмо Горькому из Ефремова в конце августа.

В Москве осенью дал ему "Листопад" для "Нов[ой] Жизни". Поссе³. Писал "Антоновск[ие] яблоки".

"В Овраге" Чехова в "Нов[ой] Жизни".

В октябре я в Одессе. Отъезд с Куровским⁴ заграницу: Лупов - Торн - Берлин - Париж - Женевское озеро - Вена - Петербург.

[Из Одессы 10 октября 1900 года Бунин пишет брату: ]

Милый и дорогой Юринька! Еще в Одессе, задержал Куровский. Уезжаем завтра при чем маршрут изменен: едем на Берлин прямо в Париж, откуда через Вену. В субботу зашел в редакцию "Южного обозрения", хотел поговорить с Цакни. Не застал. Тогда послал посыльного к Анне, написал следующее: "Сегодня в 5 ч. зайду, чтобы видеть ребенка. [...]" [...] Я спросил: "Кажется были тяжелые роды?" - "Да". Внесли ребенка. Дай ему Бог здоровья, очень, очень тронул он меня: милый, хорошенький, спокойный, только голову держит что-то на бок. [...] Затем спросил, как зовут - Николай, но еще не крестили. [...]"⁵

[Продолжение конспекта: ]

Потом я в Москве. "Среда" художников⁶.

В конце декабря я у Чеховой. Чехов заграницей. Ночь у какой-то.

⁷: ]

"Евгения Яковлевна [мать Чехова. - М. Г.] полюбила гостя и закармливала его, а с Марьей Павловной у Ивана Алексеевича возникала дружба.

Они ездили в Учан-Су, Гурзуф, Су-Ук-Су. Марья Павловна рассказывала о юности и молодости брата, о его неистощимом веселье и всяких забавных выдумках, о Левитане, которого она талантливо копировала, подражая его шепелявости, - он, например, вместо Маша, произносил Мафа, - о его болезненной нервности, психической неустойчивости. Поведала и о том, что "ради Антоши" она отказалась выйти замуж:

- Когда я сообщила ему о сделанном мне предложении, то по лицу его поняла, - хотя он и поздравил меня, - как это было ему тяжело... и я решила посвятить ему жизнь...

Рассказывала и о увлечениях Антона Павловича, иногда действительных, иногда воображаемых. Он был очень скрытен и о своих сердечных делах никому вообще не говорил. [...]

В такой спокойной обстановке, полной забот о нем, Иван Алексеевич еще никогда не жил. [...]" 

[Конспект: ]

В "Нивском" изд. помечены этим годом: "Новый год", "Тишина", "Осенью", "Новая дорога", "Сосны", "Скит", "Туман", "Костер", "В августе". Когда писал "Перевал"? [...]

В Январе 1901 г. я все еще жил у Чеховой. Моя запись: "Зима 1901 г., я у Чеховой... Су-Ук-Су..."

31 Янв. в Москве первое предст[авление] "Трех сестер". Арсений (чеховский слуга) из Ялты Марье Павловне по телефону: "Успех агромадный". [...]

Числа 15 февр. Чехов вернулся из-за границы. Я переехал в гостиницу "Ялта". Покойница. [...]

Как-то в сумерки читал ему его "Гусева". Он сказал: "я хочу жениться".

[На оборотной стороне этого листка записано: ]

Кульман¹, Елпатьевский², Массандра. Вера Ивановна. (В Сентябре, в Ялте).

Паша-гречанка. "Грузинская царевна" (уже забыл, как звали!).

Бегство в Москву через Симферополь (до С. на ямщицкой тройке).

В ноябре в Крыму Толстой. [...]

[К 1901 году относятся несколько записей: ]

Чайки как картонные, как яичн[ая] скорлупа, как поплавки, возле клонящейся лодки. Пена как шампанское. Провалы в облаках - там какая-то дивная, неземная страна. Скалы известково-серые, как птичий помет. Бакланы. Су-Ук-Су. Кучукой. Шум внизу, солнечное поле в море, собака пустынно лает. Море серо-лиловое, зеркальное, очень высоко поднимающееся. Крупа, находят облака.

[Еще запись: ]

Весной 1901 г. мы с Куприным были в Ялте (Куприн жил возле Чехова в Аутке). Ходили в гости к начальнице женской ялт[инской] гимназии, Варваре Константиновне Харкеевич, восторженной даме, обожательнице писателей. На Пасхе мы пришли к ней и не застали дома. Пошли в столовую, к пасхальному столу и, веселясь, стали пить и закусывать.

Куприн сказал: "Давай, напишем и оставим ей на столе стихи". И стали, хохоча, сочинять и я написал:

В столовой у Варв. Константинны
Накрыт был стол отменно-длинный,
Была тут ветчина, индейка, сыр, сардинки
И вдруг ото всего ни крошки ни соринки:
Все думали, что это крокодил,
А это Бунин в гости приходил. 

[Конспект: ]

В Январе репетиция "Мещан" Г[орько]го. 20 Янв. Чехов пишет кому-то: Умер Соловцов... Оч. болен Толстой... Я привез "Детей Ванюшина"...

Я в Ялте?

31 янв. Чехов кому-то: "Осенью Бунина написано несвободно..."

Я в Птб.? Предложение Куприна Мусе Д[авыдовой]?

Февраль. Чехов кому-то: "Горький в Крыму" (кажется, у Токмаковых, на даче "Нюра"). Я в Одессе. Приезд туда "молодых" Андреевых¹ (в конце февраля). [...]

"В Ялту приезжают Бунин и Нилус²". С нами в Ялте был Телешов³. Нилус писал портрет Чехова. - Художник Ярцев, Варв. Конст. Харкеевич. Привезли больную Книппер.

Июль. Я под Одессой, на даче Гернета (есть запись).

Когда Вера Климович?

В сентябре: умер Зола; в Одессе чума. Очевидно, это тогда (в августе, вероятно) уплыл от чумы на пароходе из Одессы в Ялту.

Чехов, 26 сент: "Был Куприн, женатый на Давыдовой. Жена беременна".

20 Дек., Чехов: "На дне [Горького. - М. Г.] имело большой успех". Я был на первом представлении. Был весь конец осени в Москве?

Макс Ли? "Белый Негр"?

Карзинкин издал мои "Нов[ые] стихотворения".

[Запись от 6 июля 1902 года, сделанная в Одессе на даче Гернета (13-ая станция первого трамвая от Одессы на Большой фонтан).]

2 Ґ часа. Моя беленькая каморка в мазанке под дачей. В окошечко видно небо, море, порою веет прохладным ветром. Каменистый берег идет вниз прямо под окошечком, ветер качает на нем кустарник, море весь день шумит; непрестанно понижающийся и повышающийся шум и плеск. С юга идут и идут, качаются волны. Вода у берегов зеленая, дальше синевато-зеленая, еще дальше - лиловая синева. Далеко в море все пропадает и возникает пена, белеет, как чайки. А настоящие чайки опускаются у берега на воду и качаются, качаются, как поплавки. Иногда две-три вдруг затрепещут острыми крыльями, с резким криком взлетят и опять опустятся. [...] 

[Конспект: ]

1 Янв., Чехов: "Бунин и Найденов¹ в Одессе. Их там на руках носят". Мы с Н. жили в "Крымск. гост." - Федоров и Лиза Дитерихс².

1 февр., Чехов: "Андреева "В тумане" хорошая вещь". Когда Андр[еев] рассказывал мне тему этого рассказа?

16 февр., Чехов: "Бунин почему-то в Новочеркасске". Я был там у матери и Маши³.

Март - я в Ялте.

"Тут М-me Голоушева⁴". Я там с Федоровым и Куприным.

В начале апреля я с Федор[овым] уплыл в Одессу. Чехов: "Купр[ин] тоже уехал - в Птб". (Кажется, в Ялте был и Андреев).

Когда Елена Васильевна?

9 апреля я уплыл из Одессы в Константинополь.

[В архиве сохранилась копия (набросок?) письма Бунина брату. Письмо переписано на машинке, местами правка черными чернилами, рукой Бунина⁵.]

Милый Юлинька,

Выехал я из Одессы 9 Апр., в 4 ч. дня, на пароходе "Нахимов", идущем Македонским рейсом, т. е. через Афон. В Одессу мы приехали с Федоровым 9-го же утром, но никого из художников, кроме Куровского, я не видел. Да и Куровский отправлялся с детьми на Куликово Поле - народное гулянье - так что на пароход меня никто не провожал. Приехал я туда за два часа до отхода и не нашел никого из пассажиров первого класса. Сидел долго один и было на душе не то что скучно, но тихо, одиноко. Волнения никакого не ощущал, но что-то все таки было новое... в первый раз куда-то плыву в неизвестные края... Часа в три приехал ксендз в сопровождении какого-то полячка, лет 50, кругленького буржуа-полячка, суетливого, чуть гоноровитого и т. д. Затем приехал большой, плотный грек лет 30, красивый, европейски одетый, и наконец, уже перед самым отходом, жена русского консула в Битолии (близ Салоник), худая, угловатая, лет 35, корчащая из себя даму высшего света. Я с ней тотчас же завел разговор и не заметил, как вышли в море. "Нахимов" - старый, низкий пароход, но зыби не было, и шли мы сперва очень мирно, верст по 8 в час. Капитан, огромный, добродушный зверь, кажется, албанец, откровенно сказал, что мы так и будем идти все время, чтобы не жечь уголь; зато не будем ночевать возле Босфора, а будем идти все время, всю ночь. Поместились мы все, пассажиры, в рубке, в верхних каютах, каждый в отдельной. За обедом завязался общий разговор, при чем жена консула говорила с ксендзом то по русски, то по итальянски, то французски, и все время кривлялась а 1а высший свет невыносимо. И все шло хорошо... медленно терялись из виду берега Одессы, лило вечерний свет солнце на немного меланхолическое море... Потом стемнело, зажгли лампы... Я выходил на рубку, смотрел на еле видный закат, на вечернюю звезду, но не долго: на верху было очень ветрено и продувало прохладой сильно. Часов в 10 ксендз ушел с полячком спать, грек тоже, а я до 12 беседовал с дамой - о литературе, о политике, о том, о сем... В 12 я лег спать, а утром, солнечным, но свежим, проснулся от качки, умылся, выпил чаю, пошел на корму... поглядел на открытое море, на зеленоватые, тяжелые волны, которые, раскатываясь все шире, уже порядочно покачивали пароход, и почувствовал, что мне становится нехорошо - и чем дольше, тем хуже. [...] Затем заснул и проснулся в 11 ч. Балансируя, пошел завтракать, съел кильку, выпил рюмку коньяку, съел икры паюсной немного - и снова поплелся в каюту. Завтракал только капитан и полячок. Остальные лежали по каютам, и так продолжалось до самого входа в Босфор. Пустая кают-компания, утомительнейший скрип переборок, медленные раскачивания с дрожью и опусканиями - качка все время была боковая - тупой полусон, пустынное море, скверная серая погода... Проснусь, - ежеминутно засыпал, спал в общем часов 20, - выберусь на рубку, продрогну, почувствую себя снова еще хуже - и опять в каюту, и опять сон, а временами отчаяние: как выдержать это еще почти сутки? Нет, думаю, в жизни никогда больше не поеду. К вечеру мне стало лучше, но дурной вкус во рту, полное отсутствие аппетиту, отвращение к табаку и тупая сонливость продолжались все время. К тому же солнце село в тучи, качка усилилась - и чувство одиночества, пустынности и отдаленности от всех близких еще более возрасло. Заснул часов в семь, снова выпил коньяку, - за обедом я съел только крохотный кусок барашка, - изредка просыпался, кутался в пальто и плэд, ибо в окна сильно дуло холодом, и снова засыпал. В 2 часа встал и оделся, падая в разные стороны: в 4 часа, по словам капитана, мы должны были войти в Босфор. Выбрался из кают-компании к борту - ночь, тьма и качка - и только. Сонный лакей говорит, что до Босфора еще часа 4 ходу. Каково! В отчаянии опять в каюту и опять спать. Вышел в 4 часа - холодный серый рассвет, но не признака земли, только вдали раскиданы рыбачьи фелюги под парусами... кругом серое холодное море, волны, а внизу - скрип, качка и холод... Снова заснул... Открыл глаза - взглянул в окно - и вздрогнул от радости: налево, очень близко, гористые берега. Качка стала стихать. Выпил чаю с коньяком - и на рубку. Скоро сюда пришли и остальные, за исключением дамы, солнце стало пригревать, и мы медленно стали входить в Босфор...

До завтра, пора спать, Ґ десятого. В противоположном доме, который от Подворья отделен улицей в 2 шага, музыка. Что-то [...] заунывно страстное. Играют, не знаю, на чем, - как будто на разбитом фортепиано... Теперь заиграли польку... В Подворьи тишина.

Вход в Босфор показался мне диковатым, но красивым. Гористые пустынные берега, зеленоватые, сухого тона, довольно резких очертаний. Во всем что-то новое глазу. Кое-где, почти у воды, маленькие крепости, с минаретами. Затем пошли селения, дачи. Когда пароход, следуя изгибам пролива, раза два повернул, было похоже на то, что мы плывем по озерам. Похоже немного на Швейцарию... Подробно все расскажу при свидании, а пока буду краток. Босфор поразил меня красотою. К[онстантинополь] тоже. Часов в 10 мы стали на якорь, и я отправился с монахом и греком Герасимом в Андреевское Подворье. В таможне два турка долго вертели в руках мои книги, не хотели пропускать. Дал 20 к - пропустили. В Подворьи занял большую комнату. Полежав, отправился на Галатскую башню.

[Продолжение конспекта: ]

Где я весной и летом? В Огневке? Летом, конечно, в Огневке, переводил "Манфреда"⁶.

Конец сентября - я в Москве: Чехов из Ялты сестре (или Книппер?): "Скажи Бунину..."

"Бунину и Бабурину привет". Бабурин - Найденов.

[Впоследствии Бунин писал о Найденове⁷: ]

[...] Мы познакомились с ним вскоре после того, как на него свалилась слава, - именно свалилась⁸ - быстро стали приятелями, часто виделись, часто вместе ездили - то в Петербург, то на юг, то заграницу... В нем была смесь чрезвычайной скрытности и чисто детской наивности. [...]

[Продолжение конспекта: ]

Декабрь - я в Москве, последние встречи с Чеховым⁹. Репетиции "Вишневого сада". Макс Ли¹⁰. (В ном[ерах] Гунста первая ночь - в это время или раньше?) Тут, кажется "Чернозем"¹¹.

24 Дек. мы с Найденовым уехали в Ниццу. Макс с нами - до Варшавы. Мы в Вену, она в Берлин¹².

В 1904 году Бунин потерял сына, одаренного мальчика, умершего после скарлатины. Бунин, разлученный с сыном, нежно любил его всю жизнь.]

Примечания

1. Об этом периоде жизни Бунина рассказывает Вера Ник. (См. В. Н. Муромцева-Бунина, "Жизнь Бунина", Париж, 1958, стр. 18): "... В доме был заведен строгий порядок, отец всю семью держал в ежовых рукавицах, был человек наставительный, неразговорчивый, требовательный. И Ване было очень странно попасть к таким людям после их свободного беспорядочного дома". 

1. Привожу записи по переписанному на машинке тексту. Они частично вошли и в книгу Веры Николаевны.

"Жизни Арсеньева". На старости лет Ивану Алексеевичу было суждено опять с нею встретиться. Во время его "гастролей" по Балтийским странам весной 1938 года на одном из его выступлений в Ревеле к нему подошла полная небольшого роста пожилая женщина - Эмилия (см. "Ж. Б.", стр. 41).

3. Васильевское - имение С. Н. Пушешниковой, двоюродной сестры Бунина, который особенно любил одного из ее сыновей - Николая.

4. Юлий Алексеевич Бунин принимал участие в народовольческом движении и был арестован в сентябре 1884 года.

5. "Жизнь Бунина", стр. 31.

1. Вероятно, В. В. Пащенко.

"И. А. Бунин", Материалы для биографии. Москва, 1967, стр. 44. 

1. Эта фраза приписана сбоку и обведена красным карандашом.

2. Это был окончательный разрыв с В. В. Пащенко.

3. Второй брат Бунина. 

1. Н. К. Михайловский и С. Н. Кривенко - редакторы журнала "Новое Слово".

3. К этому периоду относится переписка Бунина с В. Брюсовым, опубликованная в "Литературном Наследстве" 84, Москва, 1973, стр. 440 и след.

4. "Новый Журнал", номер 80, стр. 128.

5. Вопросительный знак поставлен Буниным. Вера Ник. ("Ж. Б." стр. 94) пишет, что тогда как Юлий Ал. из Москвы вернулся в Полтаву, Ив. Ал. поехал в Огневку, где оставался до самого лета, когда поехал к Юлию.

6. После этих слов почерком Веры Ник. приписано: (ошибка) - "Тарантеллу", в "Ж. Б." Вера Ник. говорит о "Байбаках" (стр. 95).

"Нет, кажется, не верно! N. В. См. 97 г."

8. Собр. соч., т. 1, изд. Петрополис, Берлин, 1936, стр. 41.

9. Там же, стр. 47.

10. Издательница "Мира Божьего", жена известного виолончелиста.

11. См. "Ж. Б.", стр. 95-96. 

2. В приложенной записи говорится: "Ветрено, скучно, утопленник у островка песчаного. Вечер, заводы".

3. Писатель морских рассказов.

4. Певец, потом редактор "Журнала для всех". 

1. Д. Н. Мамин, или Мамин-Сибиряк, писатель, этнограф.

3. Тут карандашом поставлено нотабене. Вероятно, Бунин не был уверен, было это в 1897 или в 1896г. 

1. "И опять зачастил к Лопатиным на журфиксы и в будни. Они то спорили, то держали корректуру ее романа, который он немилосердно уговаривал сокращать, - вот, действительно, сошлись две противоположности! - то опять ходили по ночлежным домам" ("Ж. Б." стр. 107).

2. Писатель.

3. Проф. А. В. Карташев, историк церкви, общественный деятель.

"Южного Обозрения", на дочери которого, Анне Николаевне, Бунин скоро женился.

5. Об этой странной свадьбе подробно рассказано в "Ж. Б." стр. 110-111.

6. Брат Анны Николаевны.

7. Название парохода.

8. Над переводом "Песни о Гайавате" Лонгфелло Бунин работал 1894/1895 гг. 

"В Ялте возобновил знакомство с Чеховым, встретившись с ним на набережной, пил у него в аутском саду утренний кофий, - дача еще строилась. Встретился через несколько дней опять с ним на набережной, он шел вместе с Горьким, и Чехов их познакомил" ("Ж. Б.", стр. 114).

2. Цитируется по копии, присланной в архив А. К. Бабореко. 

1. Специалист по нервным болезням, убедивший Бунина отдохнуть в деревне.

2. Поэма Бунина.

3. Редактор "Новой жизни", в которой Горький был постоянным сотрудником.

5. Цитируется по копии, присланной Вере Николаевне Ал. К. Бабореко.

6. На литературных "Средах" бывали Телешов, Горький, Л. Андреев, Гарин-Михайловский, Б. Зайцев и др.

7. "Ж. Б.", стр. 124-125. 

1. Проф. Ник. Карлович Кульман, с которым Бунин часто встречался потом в эмиграции.

1. Писатель Леонид Андреев с женой.

2. Художник П. А. Нилус, близкий друг Бунина.

3. Писатель Н. Телешов. 

1. Драматург, автор "Детей Ванюшина", псевдоним С. А. Алексеева.

"Ж. Б.", стр. 142.

3. Там жила в то время сестра Бунина Мария Ал. Ласкаржевская, у которой жила их мать.

4. Артистка Художественного театра.

5. Письмо это напечатано и в "Ж. Б.", стр. 144-145.

6. Приписка карандашом: Когда "Каина"?

8. Служивший приказчиком в магазине готового платья С. А. Алексеев получил за "Детей Ванюшина" Грибоедовскую премию и стал драматургом Найденовым.

9. Вера Николаевна говорит: "Иван Алексеевич бывал у него каждый вечер, просиживал далеко за полночь. В эти ночные бдения они особенно сблизились..." ("Ж. Б.", стр. 153).

10. Журналистка, дружившая с Буниным.

11. Заглавие рассказов "Сны" и "Золотое руно", вышедших в издании "Знание".